Рикко, которого Том мысленно прозвал блондином, даже не удивился, когда в распахнутую им дверь ввалился совершенно безумный, грязный парень с дредами, в котором сложно было узнать привычного Каулитца. Рикко молча отошел в сторону, пропуская Тома вперед, так же молча закрыл за ним дверь и кивнул в знак приветствия. Язвить ему сейчас не хотелось – он видел, что парень явно не в себе. Потому молча протянул запыхавшемуся Тому стакан, наполненный крепким коктейлем. Тот принял его, обхватив окровавленными пальцами гладкую поверхность. Опрокинул в себя жидкость одним махом и вручил обратно слегка офигевшему от такого Рикко.
- Спасибо, - прохрипел Том и двинулся внутрь уже развеселившейся толпы.
Он проталкивался сквозь танцующие тела и желал только одного: напиться и забыть. Кто-то здоровался с ним, прикасался чужими руками, тянул на себя. Но Том грубо отмахивался от каждого и пару раз даже прикрикнул матом, отчего кто-то назвал его придурком, презрительно фыркнув. Ему было все равно. Его словно выкинуло из реальности. Сейчас он понимал Билла как никогда – все вокруг было до невозможности размыто, ненатурально. Он будто погрузился в огромную ванну с черной водой, вязкой и устрашающей. Это вода окутывала его, лишая воздуха и заставляя хрипло и учащенно дышать. Тому было очень плохо, но он даже радовался этому чувству, потому что понимал – заслужил.
Наконец ноги донесли его до огромного стола, заставленного всевозможной выпивкой. Сейчас это было его единственным спасением от безумия. Том облегченно выдохнул и схватил первую попавшуюся бутылку, даже не посмотрев на этикетку. Просто взял, откупорил и начал жадно пить, проливая приличную часть. Напиток оказался обжигающим, мгновенно дающим по мозгам. Именно то, что нужно было в тот момент.
А потом он выпил еще одну бутылку. И еще. И ему казалось, что этого мало. Поэтому он все вливал и вливал в себя хитрый алкоголь, завладевший его сознанием. Закуривал чужими сигаретами, которые отобрал у проходящего мимо парня со смешной прической.
Он вытеснял выпивкой стенающую внутри боль, но она упорно не желала покидать его, все более настойчиво цепляясь за обливающееся кровью измученное сердце.
И тогда Том разозлился.
- Бл*дь, какая же я с*ка… - обессилено стонал он, сидя прямо на полу и игнорируя снующих мимо людей. – За что, а?? Ну за что… Зачем ты есть в моей жизни, Билл? Зачем я нужен тебе?? Почему так хочется быть с тобой…или же уйти от тебя навсегда! Да, я тварь. Да, сдался! Твою мать…
Том абсолютно не понимал, что он несет. Не замечал насмешливых взглядов ухмыляющихся людей. Многие слушали жалкие всхлипы пьяного в стельку Каулитца, обхватившего голову руками и раскачивающегося из стороны в сторону. Некоторым было жаль его, другие же просто упивались этим зрелищем. Они искренне веселились, глядя на отчаявшегося человека, сходившего с ума от терзавших его чувств и огромного количества выпитого алкоголя. Кто-то хотел помочь, но не решался подойти – никому не хотелось быть осмеянным толпой. Каждый здесь был слаб тем, что боялся мнения большинства. Как Том. Вот только ни у кого из них не было ненормального брата, за которого они несли бы ответственность. Никто не знал, какого это.
Потому и смеялись, тыкая пальцами в сгорбленную на полу фигуру.
А Том почти плакал, с силой впиваясь в свои дреды, почти выдирая их. Ему было очень душно, его тошнило и хотелось выть. И каким-то уголком сознания он понимал, что не должен быть здесь.
А еще его медленно охватывала непонятная злоба. На себя, на Билла и на всех вокруг.
- Да пошли вы все к черту!!!
Громкий выкрик сотряс стены, и люди испуганно отшатнулись от казавшегося безумным парня, в чьих глазах полыхало отчаяние, смешанное с гневом. Том бешено озирался по сторонам, уже стоя на ногах и нетрезво раскачиваясь. Его мутило и трясло. Было невероятно душно и драло глаза от накативших слез. Он понимал, что это конец всему. Его репутации, его спокойствию. Понимал и мысленно выл. Едва сдерживал слезы, которые буквально рвались наружу. Нет, этого он себе позволить не мог. Только не плакать, только не при них. Это стадо недостойно было видеть его кристальные слезы. А еще Тому хотелось сдохнуть – прямо здесь, в этом душном доме. Хотелось свалиться замертво и остановить навсегда бешено бьющееся сердце, которое даже в таком состоянии рвалось к его Поэту.
И Том не выдержал, издав бессильный стон, и рванул к двери, сшибая по пути каждого, кто попадался ему под ноги. Никто не смеялся – в шумном до этого доме вдруг наступила оглушительная тишина. Все просто замерли и ошеломленно смотрели вслед Тому, который, сильно раскачиваясь, выбегал из дома. И только когда за ним захлопнулась дверь, кто-то присвистнул и неодобрительно произнес:
- Мдаа, ну и придурок этот ваш Каулитц…
Том не слышал этого высказывания – в эту минуту он, наконец, позволил себе разрыдаться. Он стоял и плакал, подняв лицо вверх и по-детски жалобно всхлипывая. Очень хотелось, чтобы пошел дождь, тогда ему не было бы так стыдно за собственные слезы. Ведь это было очередным проявлением его слабости. Но он ничего не мог с этим поделать, поэтому просто рыдал, молящим взглядом впиваясь в темное небо и почти крича от бессилия.

POV Том.

Все плывет перед глазами, отчего меня мотает из стороны в сторону. Нелепо хватаюсь руками за воздух, который насмешливо уходит сквозь пальцы – он не хочет быть моей опорой. Никто не хочет ею быть…в этом мире нет того, кто был бы способен помочь мне. Кто вырвал бы из этой темной комнаты, наполненной страхом, отчаянием и чувством вины. Сейчас я начинаю задумываться – а нужен ли я вообще на этом свете? Если да, то кому? Тебе, Поэт? Господи, смешно-то как! Зачем тебе нужно животное, которое столько раз предавало, которое даже сегодня убежало, трусливо поджав куцый хвост! Даже обернуться и взглянуть в твои глаза не было сил…
Билл, а ты знаешь, что это все из-за тебя? Что не будь ты таким, все было бы иначе?
Тогда мы вместе наслаждались бы лучшими годами нашей жизни, вместе смеялись бы…вместе жили. Как нормальные люди. Как обычные братья. И не было бы этого моего пьяного забытья, не было бы слез. Да, черт, возьми, я плачу. Из-за тебя, Поэт. Рыдаю, как последний неудачник.
Я ненавижу себя. И тебя я тоже ненавижу, Билл. Ведь это ты делаешь меня таким, только ты и никто больше!
Я не заслужил…и ты тоже.
Будь ты проклят, Поэт!
- Том, все нормально?
А вот и вспомнили обо мне. Жалкие шакалы, в руках которых вся моя жизнь. Мне не нужна эта жалость в неестественно обеспокоенном голосе, я не требую чьего-то внимания сейчас. Уйдите, оставьте в покое! Дайте просто поплакать…как самому мягкотелому человеку на свете. Если можно меня назвать человеком… Можно ведь?
Ну, скажите же, что да!
- Все ох*ительно! – пьяно выкрикиваю я, не оборачиваясь.
- Мдаа, дружище, да ты накачался… - мутными глазами едва различаю обеспокоенное лицо этого…ну как его там…ну блондинчика…точно, Рикко! Эх, Рикко…оставь меня…тебе не нужно видеть Тома Каулитца таким. Ты ведь потом побежишь и разнесешь своим дружкам эту весть. И они будут смеяться над тем, как этот придурок Том рыдал, захлебывался в собственных слезах. Я знаю, Рикко. Знаю прекрасно, что этим вы живете – насмешками над другими людьми.
- Ну что ж сразу накачался…так, немного выпил! Бл*, да тебе-то какое дело?!
- Так, Том, давай-ка я тебя домой отвезу, а? Ты только не сопротивляйся, пожалуйста, я не могу видеть людей такими…пошли, Каулитц, я помогу…
- Не надо мне ничего! – отмахиваюсь от него. – И не смей меня жалеть, понял?.. Вот этого не нужно…прибереги жалость для других, Рикко… Бл*дь, да отвали же ты! Ой…
Не обращая внимания на мои бессвязные вопли, хватает под руки, словно безвольную куклу, и тащит куда-то. Перестаю сопротивляться, поскольку по телу расползается неимоверная слабость, и я покорно расслабляюсь в его сильных руках. Пыхтит от натуги – да, а ты чего хотел? Я вовсе не легкий…сам навязал свою помощь! Мучайся теперь.
В полуобморочном состоянии наблюдаю за тем, как Рикко усаживает меня на заднее сиденье белой Тойоты. Вяло киваю ему в знак благодарности и мгновенно отрубаюсь, развалившись в уютном салоне автомобиля.

***

Из некого подобия сна меня вырывает мягкий голос, звук которого нещадно проникает в каждый уголок сознания и заставляет недовольно морщиться и лениво разлеплять глаза. Сколько времени прошло? До меня не сразу доходит, где я нахожусь и почему так плохо. Алкоголь все так же бушует в моей крови, но уже не так сильно – по крайней мере, отступило назойливое ощущение тошноты.
- Приехали, Том. Вылезай. Тебе помочь или сам справишься?
- Сам, - хрипло бурчу и открываю дверцу.
Вываливаюсь из машины, едва устояв на слабых ногах. Господи, плохо-то как… Так хреново мне не было даже после недели сплошного пьянства.
- Спасибо, - оборачиваюсь к сидящему за рулем Рикко. – Но я бы и сам справился.
- О да, Каулитц, конечно же справился бы! – усмехается он. – Если бы ты был на моем месте и видел себя, то не стал бы так говорить. Да ладно, не благодари. Не мог я тебя там оставить таким.
- Спасибо… - снова повторяю.
- Ой, ну брось ты уже эту шарманку. Кстати, ты чего так надрался-то? Что-то случилось?
- Да нет, просто вдруг резко ощутил нехватку алкоголя в крови, - иронично отвечаю. – Знаешь, бывает иногда такое у меня.
- Хах, ну ладно, не буду докапываться. А, я еще вот что хотел спросить…почему ты пришел один? Где твой братец?
Я даже сам не успеваю понять, что происходит дальше. Вижу только перед собой испуганно распахнувшиеся огромные глаза блондинчика, а потом меня оглушает резкий рев мотора, и вот я уже стою, окутанный едким облаком дорожной пыли. Верно, Рикко…езжай прочь. Беги так быстро, как только можешь – ты же видел в моих глазах безумие? Таким, как тебе, не следует попадаться под кулак отчаявшегося человека…беги, Рикко.
И мне абсолютно все равно, что я снова разодрал в кровь и без того истерзанные руки, когда со всей дури шарахнул по его машине. Так нужно. Мне сейчас необходима именно эта боль, как спасение от того, что творится в душе…а там страшно. Очень страшно, просто невыносимо. И еще это надоедливое одиночество, которое уже по-дружески закидывает мне на плечо свою тяжелую руку, как бы говоря: «А дальше-то что, Том?»
А и правда…что же дальше. Как же дальше… Подскажите кто-нибудь?
Но я слишком привык к тому, что вокруг меня никого нет. Почти никого… Я не слышал советов, я никогда не ощущал на себе тепло чьего-то ободряющего голоса. Я просто не знаю, что это такое – когда тебя хотят поддержать. До сегодняшнего дня у меня был свой мир, пускай и противоречивый, в какой-то мере странный и многим непонятный, но свой. А сейчас его нет. Рухнул, осыпав меня дождем из острых осколков, вонзившихся в глаза, горло, душу…да в сердце, в конце концов. А оно ведь стучит…бьется так робко, напоминает о том, что живо. И хочет жить.
Я не хочу.
Я даже не знаю, куда Рикко привез меня. Наверное, к дому? Тогда почему мне так неуютно…зябко ежусь от ветра, холодными руками оглаживающего мое тело. И не узнаю местности – я потерялся внутри себя. Все это чуждо…и курить хочется просто зверски.

Мать стоит передо мной, прислонившись к стене, и маленькими глоточками пьет свежесваренный мною кофе, держа чашку дрожащими руками. Ухмыляюсь так явно, что она нервничает. Знаете, может быть это звучит эгоистично, но я рад тому, что не в одиночку схожу с ума, гадая, где же может быть сейчас мой брат. И не одному мне сейчас стыдно.
Берет из моей пачки одну сигарету, прикуривает и крепко затягивается, с наслаждением прикрывая густо накрашенные серыми тенями глаза.
- И давно ты куришь? – недовольно спрашиваю.
- Странный ты, сын, - нервно усмехается. – Обычно родители задают своим сыновьям такие вопросы, а не наоборот.
- В нашем случае все иначе, мам. Или ты уже забыла, как отреагировала, когда застукала меня с сигаретой?
- Боже, Том, не начинай…
- А что так? А я вот помню. Ты мне тогда велела выбросить окурок в ведро, а потом проветрить комнату, чтобы дымом не воняло. А по логике должна была наорать, ну или на крайняк по голове дать разок, чтобы неповадно было…
- Том, я прошу – давай закроем тему.
- Ладно, я заткнулся.
Удовлетворенно кивает мне и снова тянет из сигареты дым. Да, мама, я прекрасно помню тот день. Честно говоря, я начал курить для того, чтобы показать ей, насколько ее родной сын отбился от рук. Чтобы она поняла – детям нужно не тупо отдавать приказы убраться раз в день и дежурно чмокать в щеку по утрам, оставляя на коже след от губной помады, а следить за их жизнью. За тем, кто с ними общается, как влияет. Она ведь не видела моих друзей…она никогда не знала, что они есть. После ухода отца в ней что-то перевернулось – исчезла та родная женщина, в объятиях которой я мог спокойно закрыть глаза и помечтать. Исчезла. Оставив после себя типичную статую, носившую гордое звание матери полоумного мальчишки и его малолетнего раздолбая-близнеца.
- Том, ты должен найти его, - твердо говорит мама, сверля меня слегка прищуренным взглядом.
- Я?.. Только я один, да, мама? А как же ты? Разве не поможешь мне?
- Томас, я доверила тебе уход за родным братом, я надеялась на то, что ты будешь заботиться о нем, а тут черти знает что! Мало того, что ты с ним как с человеком-то не обращался, так еще и просмотрел! Том, это же верх безответственности!
- Да ладно? – не выдерживаю я, и вскакиваю со стула. – А кто укатил в Штаты, бросив нас тут? Уж не я ли?! Мама, нам и восемнадцати не было!
- Я думала, ты справишься! Ты был сильным мальчиком, я возлагала на тебя много надежд!
- Какие надежды, мам?! Надежды на то, что из меня получится отличная сиделка, да?! Да ты хоть знаешь, каково мне было тут?! Вместо того, чтобы где-то учиться, да работать, в конце концов, я просиживал с ним дома, мам! Каждый день, понимаешь?!
- Зачем тебе работа, я каждый месяц присылала тебе хорошие деньги, не преувеличивай, Томас!
- Да причем тут твои деньги?! – злобно ору, шарахая кулаком по столу. – Я не о деньгах говорю, как же ты не можешь понять!
Замолкаю, шумно дыша и смотря на испуганную мать сверкающими от гнева глазами. Она как-то боязливо сжимается, и сейчас я вижу перед собой вовсе не ту статную женщину, которой она всегда хотела казаться, а самого обычного, раздавленного словами человека.
- Пока ты жила там со своим новым мужем…как, кстати, его там зовут? Альберт? Фридрих? Майкл?
- Сэмюель, - тихо шепчет мать.
- Да неважно, в общем-то, - отмахиваюсь я. – Пока ты купалась в роскошной жизни, мы тут проживали одинаковые будни. И ты знаешь, мам, а мне-то хотелось другого. От меня отворачивались все ровесники, потому что я был привязан к Биллу. Я не мог ни на шаг от него отойти. И я ненавидел его, мама. Ненавидел так, что убить хотелось. Ты знаешь, что надо мной многие смеялись? А некоторые жалели…знаешь, это отвратительно – видеть жалость в глазах других людей и знать, что она направлена на тебя. Ощущать себя ничтожеством…
- Ты не был ничтожеством, Томас, ты не прав! – восклицает мать, дергаясь ко мне. Подходит, кладет руки на плечи и говорит, заглядывая в глаза. – Ты был сильнее многих! Ты должен был гордиться собой, потому что ухаживал за больным человеком, проявлял такую силу воли! Ты говоришь, что ненавидел…но ведь не бросил его, сын? Значит, останавливало что-то тебя, а?
- Останавливало. Не хотел быть похожим на своих родителей.
Мать отбрасывает от меня так, словно я с размаху влепил ей звонкую пощечину. Невозмутимо смотрю на то, как расширились от моих слов карие глаза, в которых мгновенно засветилась гамма эмоций. Что же ты так смотришь на меня, мама?? Не узнаешь в своем Томе того мальчика, что всегда боялся тебя и старался быть идеальным сыном, потакая во всем? Знай теперь, что время меняет.
- Не смей так говорить, Томас, ты не имеешь права! – с ужасом шепчет она.
- Имею, мама. Теперь имею. И знаешь, что? Я найду Билла. Без твоей помощи. Если будет нужно – я весь город на хрен переверну, но я найду брата, мам. А ты…можешь остаться, если хочешь. Только не смей предлагать мне своей помощи. Я привык один.
- Сын…
- Все, мам. Не хочу больше ни о чем разговаривать. Извини.
Подхожу к ней, быстро запечатываю мимолетный поцелуй в бархатную напудренную щеку, и выхожу из кухни, оставляя ее наедине со своими мыслями. Я знаю, что очень больно ударил своими словами. Знаю. Но черт возьми…слишком накопилось во мне вся эта дрянь. За столько лет я просто забыл, что такое мать. За гребанные четыре года были всего лишь короткие, дежурные звонки от нее, которые длились не больше трех минут. А сейчас этот приезд…это все слишком неожиданно, слишком много для меня одного.

Провыл что-то жалобно пустой желудок, а у Тома было такое ощущение, что душа простонала. Так тоскливо, протяжно. Безнадежно выкрикнула что-то и тут же умолкла, свернувшись в боязливый комочек. Парень не помнил, сколько времени он уже не ел, он даже забыл, что такое еда. Он не помнил, как пахнет утренний круассан, начиненный сладким клубничным джемом, забыл истинное предназначение кухни. Он выползал туда очень редко, всякий раз непременно сжимая в руке телефон. Подходил к холодильнику, опирался устало свободной рукой и вздыхал, попутно набирая в очередной раз номер полицейского участка.
Единственным местом, куда Том не звонил, был морг. Каулитц просто не мог туда обратиться, боялся… Он отказывался даже допускать мысль, что Билла больше нет. Он знал – поэт где-то есть, обязательно есть. И наверняка он ждет его…
Он почти в кровь стер пальцы, набирая целыми днями бесконечные комбинации цифр, складывавшихся в одинаковые для него номера. Куда только Том не звонил – и в больницы, и в полицию, и так называемым своим друзьям, и в приюты для бездомных и даже пару раз набрал два совершенно левых номера, попал в какую-то квартиру и пытал хозяина, взявшего на свое несчастье трубку, не видел ли он хоть что-то, отдаленно напоминающее Билла. В какие-то моменты Тому казалось, что он сам верно идет к сумасшествию, и тогда ему становилось очень страшно. Он не хотел терять связи с этим миром, не хотел окунаться в ту темноту, в которой жил его брат.
И ни на секунду Том не забывал о своей вине.
Иногда Каулитц не выдерживал. Обычно это происходило в те моменты, когда очередной равнодушный голос в динамике монотонно сообщал ему, что к ним не поступал высокий тощий парень с длинными светлыми волосами, да еще и говорящий стихами. Каулитцу мерещилась издевка в обычных интонациях, ему казалось, что все эти люди смеются над ним, над его беспомощностью. Казалось, что каждый знает о том, что он натворил. И Том не выдерживал в такие минуты.
- Да пошли вы к чертовой матери! Я не верю вам, слышите?! НЕ ВЕРЮ!!! Не мог он просто так испариться!
- Герр, возьмите себя…
- Сами себя возьмите, онанизм у меня не в чести, знаете ли! С*ки паршивые, бл*…
И злобно кидал трубку об стену, почти сразу спохватывался и несся собирать слегка разлетевшийся аппарат. Хотелось крушить все вокруг, ломать эти чертовы стены, растоптать на части бездушную трубку, с которой он практически сросся за эти…двое суток? Да, двое суток. Сорок восемь часов. Хрен знает сколько минут одиночества, без Билла, без поэта, которого сам же так жестоко предал. Тысячи секунд в обнимку с крепким кофе без сахара и быстро опустошаемыми пачками сигарет. И неизменно молящий взгляд в никуда.
А потом снова вздыхал, тянулся к склеенной, наверное уже сотню раз перемотанной скотчем трубке, опять набирал зазубренный номер, и тихо, смиренно произносил:
- Здравствуйте…да, мне хотелось бы узнать…не попадал ли к вам молодой человек…понимаете, он нездоров, да…Билл Каулитц, но у него нет при себе документов…да…
Замирал напряженно, когда в динамике начинали копошиться, прося его подождать. Задерживал дыхание, когда появлялось что-то похожее. А затем разочарованно, почти со стоном, выдыхал в трубку слова, раздиравшие душу:
- Нет, не он…спасибо большое…да, очень надеюсь. Спасибо за помощь. До свидания…
Ругаться уже не было сил, хотелось просто впасть в тупой летаргический сон. Кстати говоря, Том впервые в жизни познал, что такое настоящая бессонница. Если раньше он бродил по дому, завидуя сладко спящему поэту, и тихо матерился, когда даже в три часа ночи усталость не шла к нему, то сейчас он узнал, какая это была глупость. Сейчас Том было просто раздираем нервами, постоянно ноющая голова казалось готова была взорваться в любую секунду. Пару раз Том пробовал хоть немного вздремнуть, пил успокоительное, которое прописывали Биллу, откидывался устало на кровать, но спустя полчаса вставал с нее, обреченно плелся на кухню, движениями робота варил себе кофе и снова курил, много, так, чтобы горло раздирало. Мозг рэпера никак не желал отключаться. Слишком много всего было в голове, и оно не хотело уходить.
Двое суток без сна. Сорок восемь часов без Поэта.
«Ну а чего ты хотел, Том Каулитц? Ты сам добился всего этого. Сам разрушил все, что только было можно. Сам загнал себя в эту темницу. Сам изгнал из своей жизни самого родного человека. Смотри теперь, любуйся! Наслаждайся тем, что имеешь. Добился, что называется!»
Вот такие мысли крутились в голове у Тома. И он почти долбился лбом об стену, чтобы вытряхнуть их, но потом смиренно садился на пол, прижимался спиною к стене совсем как тогда, в ту ночь…когда Билл успокаивал его, прижимая к себе и шепча на ухо глубоко режущий стих. Билл…от одного этого имени Тому хотелось рыдать.
«Мне чертовски пусто в этом доме теперь, без тебя. Я казнил нас обоих, Билл. Своими страхами, своей глупостью. Я просто лишил нас обоих жизней, перерубив и без того тонкую ниточку, связывавшую нас. Черт возьми, ну почему душа так воет?!»
С матерью Том почти не общался. Иногда они пересекались на кухне, когда один шел варить себе кофе, а вторая нервно курила, поглядывая на своего отвратительно выглядящего сына. Но ни слова не было произнесено. Том словно поставил между ними невидимую молчаливую стену, и женщина поняла – так нужно. Сейчас. Потому и не говорила ничего, лишь тоскливо провожала слезящимися глазами слоняющуюся по дому сутулую фигуру сына.
А кровь брата Том так и не смыл с рук. Она превратилась в странно пахнущую багровую корочку на коже и местами осыпалась. Но Том не мог, он просто не хотел терять хотя бы такое извращенное напоминание о Поэте. И иногда робко прикасался к этим следам дрожащими губами, шепча:
- Я обязательно тебя найду, Поэт…

Угадайте, что сейчас делает Том Каулитц?? Этот ничтожный, вечно чего-то боящийся человечишка, который умудрился настолько больно ударить своего близнеца, что тот сбежал. Думаете, я сейчас пью? Хах, нет, это было бы слишком банально – снова надраться до потери сознания, а потом ползать по дому и искать каплю спасительной воды. Вы так же можете предположить, что я совсем иссяк и теперь совершенно по-идиотски сижу на полу светлой ванной и режу вены от отчаяния. Нет, и здесь вы не угадаете.
Мои уставшие, покрасневшие от уже вошедшего в привычку недосыпа глаза следят за густыми клубами дыма, рвущимися к темнеющему небу. Это настолько красиво, что на краткий миг забываешь обо всем. Смотришь только с раскрытым ртом на призрачные потоки, переводя иногда взгляд на небо, стыдливо покрасневшее от заката. Я бы хотел сейчас поддаться этому гипнозу, хотел бы смотреть вечно на этот костер передо мной, полыхающий игриво. Наверное, так стало бы легче – забыл бы о тебе, мой исчезнувший поэт. Где ты сейчас? С кем ты, Билл? Протяни мне хоть какую-нибудь ниточку, и я покорно пойду по ней, я найду, я сумею.
Я и не замечаю того, что шепчу эти слова вслух, стискивая зубы и кидая в огонь очередной кусок разорванной футболки, когда-то бывшей моей самой любимой из всех. Зачем я это делаю? Не хочется сходить с ума, знаете ли…хочется заняться еще хоть чем-нибудь кроме постоянного набора номеров и выслушивания безразличных голосов, которые обрывают все мои надежды. Перевожу взгляд на свои заклеенные бактерицидным пластырем пальцы. Смешно звучит, но я истер их в кровь…теперь вы можете считать меня спятившим. Я приму это.
- Томас, ты еще долго намерен разводить пожар во дворе? Что подумают соседи?
Оборачиваюсь лениво на беспокойный мамин голос и усмехаюсь ей. Поджимает губы и плавно спускается ко мне, обходя стороной выволоченные мною и сваленные в одну большую кучу разные предметы. Тут и моя безразмерная одежда, и мои детские рисунки, которые я сейчас потихоньку сжигаю, и даже потертый отцовский костюм, который я случайно нашел, копаясь в нашем старом шкафу.
- А тебе не все равно, что они подумают, а? – говорю тихо, с противным звуком отдирая уголок от нелепой картинки, на которой я изобразил что-то вроде счастливой семьи. Нашей семьи. Вот только нарисовал я на ней не двух детей, а только одного… – Это наш двор. Наш дом. Мой костер. Или я что-то делаю незаконно?
- Томас, перестань нести чушь и пошли в дом, - недовольно бросает она, зябко кутаясь в легкий халатик. – Ты же замерз, у тебя губы синие! Между прочим, сейчас осень, если ты не заметил, так что туши это безобразие и иди греться!
- Мам, оставь меня.
- Я тебя не оставлю, ясно?! – срывается на крик и порывисто садится рядом. – Ты же мой сын, ну не надо так, Том, я прошу тебя…и мне тяжело, малыш, мне очень сложно, как же ты не видишь? Я тоже обзвонила уже все, что можно было, родной…и ничего, знаешь ведь? Каково мне сейчас, ты подумай! Один пропал неизвестно куда, второй сходит с ума, сжигая всякое барахло! Вспомни, когда ты ел в последний раз?
- Не знаю...я не голоден.
- Конечно ты не голоден, ну да! Питаешься этими проклятыми сигаретами, запиваешь кофе, так ты не голоден? Том, я не могу видеть тебя таким… прошу, одумайся, возьми себя в руки!
Поднимаю на нее безразличный взгляд, от которого ее почти передергивает. Страшно видеть такое во мне, мама? Знаю…там холод, пустота, там нет ничего, кроме потерянности и тихого отчаяния. Еще два часа назад я готов был крушить стены дома, который возненавидел за то, что в нем больше нет тебя, Билл. Братец, видел бы ты сейчас нашу мать…такая мольба на ее раскрасневшемся лице, что хочется рассмеяться, глядя в эти карие глаза. Не один я теперь утопаю во всем этом…добро пожаловать в мой мир, дорогая мама.
- Том, ну я прошу тебя, одумайся…
- Мам, верни мне Билла, а?
Едва различимо шепчу, сохраняя поразительно спокойное выражение лица. Измученные пальцы продолжают рвать на мелкие кусочки ни в чем не повинный рисунок и швырять эти обрывки прошлой жизни в радостно потрескивающее пламя. Жри, ненасытный огонь. Подавись моей душой, она мне больше не нужна. Бери все, что хочешь, только помоги мне увидеть, почувствовать…верни мне Билла. Верни!
- А вот не можешь ты его найти, правда? – усмехаюсь. – И я не могу. А знаешь что? Это ведь мы оба сделали все это…ты и я. Ты начала, а я продолжил. И вот сейчас мы с тобой сидим здесь совершенно по-идиотски, а он где-то, один. Мам, у тебя сердце не болит, а?
- Я начала?! – взрывается мать. Ну вот…кажется, зря я вообще завел всю эту тему. – Что же я такого плохого сделала вам, Томас?! В чем моя вина?? В том, что я еле вырвалась сюда, в эту чертову Германию, к своим сыновьям?! Ты хоть представить можешь, чего мне это стоило!? А вот и нет, Том, не можешь!
- Ох, ну конечно же, ты героиня, мама! В чем же еще твои подвиги заключаются, м??
- Прекрати! Прекрати так со мной разговаривать! Я твоя мать! Я содержала тебя все эти годы, обеспечивала нормальную, сытую жизнь тебе и твоему брату! А ты даже не встретил меня должным образом, когда я приехала к тебе, столько времени спустя! Мог хотя бы солгать, что рад мне!
- Меня в детстве учили, что врать нехорошо, - отзываюсь я. – И знаешь еще что? Если ты так гордишься, что являешься нашим спонсором, то зря! Поверь мне, даже если бы ты перестала тянуть деньги из этого своего Сэмюеля, хуже нам бы не стало. Я найду работу, если это потребуется, уж поверь.
- Работу?! Ты, Том?!.. С твоим-то братом?! Не говори глупостей!
- Глупости я здесь слышу только от тебя, мама.
Похоже, после этой реплики ее терпение лопается окончательно, потому что она резко вскакивает, тяжело дыша и смотря на меня с такой нескрываемой яростью, что становится даже как-то немного не по себе. Да уж, довел я ее…
- Ты неблагодарная свинья, Томас! Ты оскорбляешь меня, свою мать! Мать, чьими стараниями ты живешь без забот, всегда имея в кармане лишнюю сотню! К твоему сведению, мне пришлось повздорить с Сэмми, чтобы приехать сюда, к вам! А ведь именно от него зависит, будешь ли ты утром что-то есть или нет! Именно он кормит вас и одевает, несмотря на то, что вы ему абсолютно чужие люди!
- Да ср*л я на его деньги! Мне что, на коленях теперь ползать перед тобой и этим твоим Сэмми, да?!
- Да пошел ты к черту, Том!
Стремительно убегает в дом, зажимая рот рукой – пытается сдержать рвущиеся наружу крики. А мне все равно. А я тускло смотрю вслед и не испытываю ничего, кроме желания самому броситься в этот костер и сгореть дотла, оставив миру на память лишь несколько черных угольков. Может, тогда ты вернешься? Когда меня не станет…придешь, соберешь тихонько в ладошку этот черный прах, и будешь сидеть в тишине, баюкая мои останки…а потом выкинешь с безразличием и забудешь. И тогда все будет хорошо. Веришь?..

Утром я заставил себя проглотить пару бутербродов, которые по вкусу напомнили туалетную бумагу, и запил свой нехитрый завтрак крепко заваренным чаем, поскольку убивать свой и без того измотанный всякой пакостью организм я больше не мог. Потому и поглядывал тоскливо на кофеварку, подумывая о том, как же хочется влить в себя этот ароматный напиток. Едва слышно ругнувшись, отвернулся и попытался сосредоточить внимание на задорно-желтых занавесках, которые мать повесила взамен любимых темно-синих. Я смотрел некоторое время на всякую мелочь на полу, прошелся ладонью по спутанным дредам, и на мгновение мне показалось, будто бы это рука брата ласково прочертила дорожку по голове. Сразу повеяло чем-то родным, успокаивающим, и я даже расслабленно улыбнулся, прикрывая веки. А секунду спустя резко распахнул почти черные ото сна глаза, с тоскою вглядываясь в пустое пространство перед собой. Рядом никого не было, ничьи руки не дарили невесомых прикосновений, в которые так хотелось верить, но невозможно было почувствовать.
А так хотелось снова взглянуть в глаза поэта…снова услышать эти рифмы.
Я безумно боялся, что своими ударами навсегда лишил Билла таких нужных стихов. Лишил души, которую он вкладывал в эти незамысловатые строчки. Мне до скрипа в зубах хочется найти брата, но ни черта пока не получается.
Тяжелее всего для меня сейчас – это сидеть задницей на ровном месте и разрываться от мыслей, строить в голове ноющей какие-то планы, совершенно не представляя, как осуществить их. Глотаю еще теплый чай и морщусь. Терпеть не могу чай, это пустой напиток… Помню, как брезгливо кривился, когда заваривал тебе эту гадость. С детства ты пристрастился к зеленому чаю, поэтому все последующие годы мне приходилось ублажать тебя именно им. Ты с таким наслаждением припадал губами к кружке с дымящимся напитком, всегда непременно прикрывая глаза и с блаженством на лице вдыхая аромат. Почему тебе так нравилось пить эту гадость? Да тебе вообще много что нравилось из того, что я ненавидел. Сейчас мне начинает казаться, что эта ненависть была вызвана моим отношением к тебе – любая вещь, нравящаяся тебе, мгновенно попадала в список раздражающих меня факторов. Меня бесило в тебе все: привычка улыбаться по утрам, аккуратно оттопыренный в сторону мизинец, когда ты держал чашечку с чаем, бесила манера покорно опускать голову, когда я орал на тебя…а из-за чего я это делал? Просто так…потому что ты вот такой. Брат мой ненормальный…
Сколько же всего я ненавидел. А сейчас я жить не могу без всего, что раньше вызывало лишь отвращение и желание убежать как можно дальше. Всю жизнь бежал, всю жизнь боялся…и распорол два сердца о собственные страхи, от которых теперь тошнит. Тошнит от себя и от тупости жизненной.
Что принесли мне эти дни? А вот ни хера хорошего. Обзванивал сотни участков, клиник и прочего…только в клинику Сандерса я так и не осмелился звонить. Думаю, не стоит объяснять, почему.
К тому же я уверен – окажись ты хоть какой-нибудь волей случая в этой клинике, мне бы уже давно сообщили. Гневный Сандерс не упустил бы такой прекрасной возможности отчитать меня за очередной промах в обращении с тобой. А потом со злорадством сообщил бы о том, что теперь точно можно попрощаться с моим правом опеке… От одной такой мысли холодеет в груди.
Но если не в клинике, ни в одном полицейском участке, нигде вообще ты не был замечен…где ты тогда? Каждый день я просматриваю новости, в которых иногда сообщается о найденных на улице растерянных людях, забывших собственные имена. Пару раз были такие выпуски, где показали немощную старушку, со страхом в водяных глазах смотрящую в камеру, и еще совсем молодого парня, избитого, обобранного какими-то идиотами. Оба ничего не помнили о себе…глядя на них, мне стало страшно: вдруг и тебя так же?.. Схватили, ударили пару раз, кинули наземь и принялись шарить по карманам…но не нашли ничего, кроме синенького носового платочка, который я всегда клал тебе в куртку перед прогулкой.
- Нет, это все мой бред, этого не случилось, нет… - трясу головой, отгоняя прочь назойливые мысли.
На мое спасение, уже порядком поднадоевший мысленный поток прерывается дребезжанием телефона, орущего где-то в неизвестном мне месте. От неожиданности я даже слегка подскакиваю, но спустя пару секунд спохватываюсь и вихрем несусь искать надрывающийся аппарат.
А что, если…?
Как же хочется верить…
Ориентируясь по звуку, влетаю в свою комнату и начинаю шарить по всевозможным местам, с матами расшвыривая и без того беспорядочно лежащие тут и там вещи. Чет, ну где же эта проклятая шарманка?!
Телефон находится под креслом, и я радостно выхватываю его оттуда.
- Да! – выдыхаю в трубку и замираю.
- Бл*дь, Каулитц, где тебя носит! – слыша в динамике недовольного Алана, поражаюсь настолько, что челюсть отпадает сама собой.
- Что тебе нужно? – пытаюсь скрыть разочарование за равнодушием.
- Мне? Мне нужно, нет, мне, бл*дь, необходимо, чтобы ты быстро притащил свою задницу сюда!
- Алан, какого черта, зачем я тебе сейчас?!
- Бл*, Томми, чтобы через двадцать минут и лицезрел твою физиономию у себя дома! И поторопись!