Сегодня я знаю, я уверен, что ни в коем случае не пропущу спектакля, а иначе я начинаю чувствовать себя проигравшим в собственной игре! Наступил вечер, и мне даже пришлось отказаться от запланированной встречи с Марисой, потому что уже некоторое время я следил за тобой и, кажется, научился понимать, когда приближается нужный момент.

Так, ты не знаешь, что я дома. Для этого пришлось изобразить спешку, сборы, поиск ключей от автомобиля. Играя радостную суету, я проносился перед тобой, застывшим на диване в гостиной, одновременно наблюдая, какой эффект на тебя производит эта моя беготня. Наконец, я хлопнул дверью в холле, выждал несколько минут, тихо вернулся. Так и есть: гостиная опустела. И вот уже десять минут ты находишься в ванной комнате, оттуда не доносится ни единого звука. Только совершенно бесшумно прижав ухо к холодной глянцевой поверхности двери, я слышу твоё равномерное, тяжёлое дыхание. Чувствую, как нервно дрожат мои руки – от нетерпения, от странного, противоестественного беспокойства. Отступаю, несколько секунд глубоко вдыхаю переработанный кондиционером воздух коридора, успокаиваюсь. Обхватываю ладонью гладкую хромированную ручку двери, без стука, без предупреждения открываю. Твои карие глаза – это первое, что я вижу: они огромные на бледном, узком лице, затуманенные и не выражают почти ничего, только смутный оттенок удивления.

- Что тебе нужно? – твой голос хриплый, равнодушный, в нем не звучит привычной для тебя теплоты, мягкости, вкрадчивости. Но я молчу, пропуская мимо ушей твой вопрос, и тебе, очевидно, ещё не скоро удастся получить ответ. Мой взгляд блуждает, стараясь охватить всё разом. Раковина залита кровью, твои руки тоже испачканы ею едва ли не до локтя, тёмные струйки непрерывно сочатся из старой, в который раз разрезанной раны и густыми рубиновыми каплями падают в водосток, словно рассыпавшиеся бусины из порванного ожерелья. В нос с тёплой волной влажного воздуха ванной ударяет кисло-сладкий, медный, одуряющий запах. Ты, прослеживая направление моего взгляда, медленно опускаешь глаза, смотришь на свою кровоточащую руку, постепенно понимая, что происходит, осознавая, что я – рядом.

Я запираю за собой дверь, мы остаёмся вдвоём в тесной комнатке. Но ты почти не обращаешь на это внимания, ты совершенно безразличен. Неужели тебе всё равно, что я стал свидетелем твоей слабости? Или для тебя уже просто не имеет значения, что я подумаю о тебе? Неужели ты решил выйти из игры до того, как естественным путём придёт финал?

Ты неспешно, неохотно открываешь кран. Шипящий поток воды разбавляет кровь до светло-рябиновой, быстро возвращая раковине её глупую белизну. Неловкими, неверными движениями ты крепко обматываешь запястье полотенцем, без единой эмоции на лице, без оттенка неудобства, видимо, настолько привыкнув к боли, что потерял её ощущение. Теперь ты тяжело вздыхаешь, вновь тускло обращаешься ко мне:

- Ну что, увидел? Теперь уходи, - ты продолжаешь неподвижно сидеть на краю ванны и смотреть на меня так, словно смотришь сквозь мутное стекло – напряжённо, однако почти бессмысленно. Я отмечаю, что следы твоей драки, случившейся накануне нашего прошлого разговора, уже исчезли, только над бровью красуется едва заметный рубец, и на губе в месте, где она была рассечена, осталась красная полоска, заметная лишь на фоне почти бескровной, белой кожи лица. Ещё я замечаю, что внутри меня всё дрожит, мелко, навязчиво, холодно, как от страха, словно маленькие льдинки покалывают каждый нерв. Но я не намерен уходить. Я увидел твою кровь, увидел, как ты обезображиваешь себя, делаешь так, чтобы на твоей безупречной, прекрасной молочно-белой коже оставались уродливые шрамы. Мне это льстит. Я знаю, что проник в святая святых, что чувствовал твоими чувствами, но… Но я не испытываю радости. Почему, чёрт возьми, я не испытываю радости, когда ты страдаешь? Почему я вовсе не так представлял себе эту сцену? И почему ты такой отрешённый? С тех самых пор, как я узнал о природе твоих неестественных чувств, я ждал от тебя проявления каких-то эмоций, любых, самых разных, от ярости до безнадёжности, но ты холоден, ты закрыт для меня…

- Плохая примета… Разбитые зеркала, - улыбаешься ты. Что-то вдруг изменилось. В позе, в твоём внезапно ожившем взгляде, где читается какая-то новая эмоция, новое понимание. И ещё это твоя мертвенно-бледная, жуткая улыбка на бескровных губах. Сумасшедший! Боже, как тесно!..

Я возвращаюсь только утром. В автомобиле тепло, потрескивает радио, не поймавшее ни одной волны, о ветровое стекло размазываются редкие крупные капли дождевой воды. Никакой подходящей отговорки так в мою утомлённую голову и не приходит. Не знаю, что именно я скажу матери по поводу своего ночного отсутствия, однако… будь что будет! Почему-то сейчас это всё мне удивительно безразлично. В душе пустота, в мыслях сквозняк, тело приятно расслаблено. Хочется лечь, дождливая погода только благоприятствует сонному, спокойному настроению. Наконец, я въезжаю в наш посёлок. Шины шуршат по асфальту, из-под колёс во все стороны разбрызгиваются лужи. Я действительно не хочу домой, стараясь отвлечься, мои мысли возвращаются к Марисе.

Мариса замечательная девушка, чувствительная, добрая, не стерва, но и не синий чулок. Нам было хорошо вдвоём, но… но мне придётся как можно скорее порвать с ней. Лучше бы сделать это постепенно, чтобы сохранить дружеские отношения. Только не знаю, как получится на самом деле… У Марисы красивые, глубокие карие глаза и от природы иссиня-черные прямые волосы, которые она носит распущенными. Её руки очень нежные, тонкие и мягкие, но, чёрт возьми, когти острые, как у дикой кошки. Должно быть, царапины на моей спине заживут ещё не скоро, спустя много времени после того, как мы расстанемся. Но я никак не могу больше встречаться с нею. Вчера вечером… она открыла дверь, улыбнулась сладко, немного застенчиво, склонила голову чуть в сторону, спросила, почему я так поздно, почему не предупредил заранее, пригласила войти, объяснила, что родители уехали на неделю в столицу, позвала в комнату… Всё шло словно само по себе, по накатанной колее: скучно, но в меру пресно, чтобы не приелось с первых мгновений, привычно, однако одновременно всё-таки немного иначе, чем с другими. И вроде бы неплохо, но… когда мы остались наедине друг с другом, Мариса слишком напоминала мне о ком-то ещё. Держа её руку, глядя в её глаза, улыбаясь ей, целуя её, я не мог прекратить сравнивать, думать не о ней… О тебе… Я не мог сосредоточиться, не мог отдаться самому процессу - полностью, без остатка. Когда я окунался лицом в её пушистые, пахнущие дорогими духами локоны, я размышлял, каковы твои волосы, если касаться их так же. Я не мог отделаться от отвратительной мысли, что твои крашенные чёрным лаком ногти впивались бы в мою кожу точно так же, если не глубже. И когда я целовал Марису, я думал, что, должно быть, именно этого ты хотел бы от меня. Хотел быть на месте моих девушек. Эти мысли лишали меня всего удовольствия. Она спрашивала, всё ли в порядке, всё ли делает правильно… А я нервничал, раздражался… Необычайное сходство Марисы с тобой просто убивает меня, я хочу отделаться от этого навязчивого, ужасного сравнения, но никак не могу. Кто-нибудь, посоветуйте, как пропылесосить содержимое собственной, а заодно и твоей головы?! Иначе я скоро окончательно замучаю себя этими отвратительными мыслями…

Оставляю машину в гараже, неторопливо поднимаюсь на крыльцо, открываю своим ключом дверь. Первое, что бросается мне в глаза – записка перед зеркалом. Что же, к счастью, мне не придётся объясняться с родителями: они, оказывается, ещё вчера вечером уехали к своим друзьям на все выходные. С другой стороны, мы остались вдвоём в пустом доме. Раньше я был бы рад такому стечению обстоятельств, но не теперь. Ты, знаю, как обычно никуда не уйдёшь, будешь сидеть в гостиной, словно пустил там корни, а мне придётся два дня скитаться по квартирам и домам друзей, лишь бы не видеться с тобой.

Вешаю куртку возле двери, кладу записку на место. Сейчас-то я не должен бежать. Рано или поздно мы столкнёмся после вчерашнего: в конце концов, мы по-прежнему живём в одном доме. И поскольку встреча всё равно неизбежна, пусть лучше всё самое неприятное случится пораньше, не стоит тянуть. Я прислушиваюсь. Из кухни доносится шипение чайника, негромкая музыка. Потому я иду туда. И действительно, ты сидишь за кухонным столом, неспешно пережёвываешь свой подрумяненный тост, густо обмазанный шоколадным маслом, и шумно запиваешь вонючим зелёным чаем. Твои запястья надёжно скрыты напульсниками, веки только слегка тронуты карандашом. В общем, ты выглядишь умиротворённым, и это не изменяется, даже когда ты замечаешь меня – только приветливо киваешь, продолжая завтракать. У тебя на щеках лёгкий румянец от тёплого чая, к моему облегчению, ты уже не напоминаешь ту бледную, почти бесплотную тень, которой был вчера. Я сажусь напротив нерешительно, почти робко, будто на минуту мы поменялись ролями. Но нет, я не допущу этого всерьез, в реальности. Ты снова спокойно, тепло улыбаешься мне, пододвигаешь чашку с ещё горячим, дымящимся кофе и поджаристый тост. Всё именно так, как я люблю. Терпкий запах заглушает вонь от твоего мерзкого зелёного чая, приятно щекочет ноздри, но я не могу понять, что на тебя нашло. В ответ на мой удивлённо-испуганный взгляд ты только криво усмехаешься и говоришь почти весело:

- Не беспокойся, я вовсе не собираюсь тебя отравить, Том! Просто подумал, что твоя малолетняя девушка навряд ли покормит тебя утром, прежде чем указать на дверь. Я не прав? – ты щуришься забавно. Если честно, я почти забыл, как мило у тебя это получается. Как я и предположил, ты решил притворяться, будто ничего не случилось, будто не было этих двух, нет, почти уже трёх лет отчуждения и открытой ненависти с моей стороны? Что же, по совести именно я виноват перед тобой. Если ты сам предлагаешь такой выход, я готов попробовать склеить давно разбитое стекло. Хотя бы попробовать сделать это. Мне уже слишком надоели эти глупые, бессмысленные игры…

А как же, я и забыл, что теперь вы учитесь вместе. Интересно, чем мой тихий, спокойный, застенчивый братишка мог так досадить самой отвязной компании в школе?

Через несколько минут я наблюдаю, как твои тарелки летят на землю от одного ловкого, мощного толчка, раздаётся звон разбитого стекла, оглушительный смех. Ты поспешно начинаешь собирать осколки, бормоча никому не нужные извинения. Ларс, толкнувший тебя, стоит неподалёку, скалится, наблюдая со стороны за очередным твоим позором. Я морщусь неприязненно, скрывая лицо за стаканом с не допитым до половины кофе. Как всё это противно мне! Хочу скорее выйти на улицу, очутиться подальше отсюда, избавиться от душного, пропитанного запахом пищи воздуха столовой. Хочу закурить. Мне почему-то тревожно и тоскливо. Надеюсь, завтрашний день поможет мне что-нибудь понять, наконец-то разобраться в своих мыслях…

Ты оглядываешься, смотришь вокруг себя мрачно и одновременно понимающе. Да, теперь я знаю, что не в первый раз это случается с тобой. Окружённый плотным кольцом знакомых и не очень знакомых пацанов, о чём ты думаешь? Тебе страшно? Или ты уже привык? Что означает выражение отрешённости на твоём лице? Может, безысходность?.. Или абсолютное безразличие?

Когда я подхожу ближе, на мгновение твой взгляд загорается надеждой, но тут же к тебе приходит понимание, почему я здесь, за углом школы, в тусклом свете мигающего фонаря, почему я приближаюсь так неторопливо, спрятав руки в карманы своих безразмерно широких брюк. И… ты боишься меня? Верно… Ты не веришь мне, правда? Разумное решение… Опускаешь глаза, не хочешь смотреть на меня. С твоих губ слетает чуть слышный вздох. О, эта твоя покорность!..

- Я ненавижу тебя! – с этим возгласом я прорываюсь через оцепление, наотмашь ударяю тебя по лицу. На твоей щеке расплывается красное пятно, но ты не отступаешь, даже не пытаешься защищаться. Это вызывает во мне бешенство. Под гогот и смех собравшейся банды я снова бью тебя – раз за разом, изо всех сил. Я почти кричу, но ты только принимаешь удары, только пошатываешься под их ничем не сдерживаемой мощью. Из разбитого носа двумя тонкими тёмно-вишнёвыми струйками бежит кровь, моя ладонь, испачканная ею, пылает, словно от выплеснутой на кожу щёлочи. Твои глаза - колючие и сухие, мои же горят и щиплют, будто в них насыпался песок.

Я бью тебя кулаком в грудь. Раз, другой – наконец по твоим щекам потекли слёзы, ты хватаешь ртом воздух, задыхаясь от боли, но не можешь сделать ни одного вдоха. Я останавливаюсь на секунду. Я почти физически ощущаю твою боль, твоё отчаяние. Твой страх, мой страх, страдание – всё смешивается вместе в один шипящий, дурманящий коктейль, который с мощными толчками крови распространяется по всем моим сосудам. Ты медленно оседаешь на землю, падаешь передо мной на колени – совершенно беззащитный, хрупкий, того и гляди рассыплешься в стеклянную пыль – лицо опущено к земле, скрыто спутанными чёрными волосами, руки, опирающиеся о грязный асфальт, дрожат. Во мне бурлит ярость – тёмная, густая, осязаемая. Она заполняет меня до краёв, и я больше не чувствую той пустоты. Ты с трудом поднимаешь голову, взгляд медленно сосредотачивается на мне, однако моё лицо прячется тени, а в твоих тёплых влажных глазах, отражающих свет фонаря, я могу читать снова – надежду, снова – отчаяние.

- Том… - сдавленно шепчешь ты, сдавленно шепчешь ты, чуть подаваясь вперёд и протягивая ко мне руку. Твоё лицо измазано кровью и слезами, рука тонкая, белая, дрожащая… Кольцо вокруг нас становится шире, все расступаются, ведомые каким-то внутренним чувством. Даже им как-то не по себе. А мне – отвратительно, мерзко созерцать твою слабость, видеть тебя таким жалким, беспомощным, понимать, что я, именно я способен причинить тебе больше всего боли, но всё же именно ко мне ты обращаешься с этой своей просьбой – нет, уже мольбой! – о спасении, милосердии, пощаде. Неужели ты наконец-то просишь жалости?..

Момент затянулся, твоя рука дрогнула и начинает бессильно опускаться. Со злобой, бешено кипящей во мне, я отталкиваю тебя так, что ты падаешь на асфальт, на спину. Ярость захлёстывает меня, мир вокруг словно бы стирается, улетает в никуда: остаёмся ты и я, одни среди пустой осенней серости, чужие лица растворяются, звуки вдруг сменяются тишиной, пронзаемой лишь частыми глухими ударами моего сердца. Остаётся только моя злость, остаёшься только ты – её главная причина. Я продолжаю бить тебя – ногами, в живот, в грудь, в лицо. Ты судорожно корчишься на холодном шершавом асфальте, почти беззвучно, захлёбываясь своей болью. Но каждую секунду – новый удар: я вкладываю в них всю свою силу, втрое возросшую от питающей её ненависти, всю ярость, всё страдание. Твои стоны всё тише, наконец, они умолкают. Мои глаза заливает горячий пот, дыхание хрипло вырывается из горла, в ушах – только отчаянное биение сердца: бух, бух, бух… Удар, удар, ещё удар – я ослеплён и оглушён, продолжаю молотить ботинками твоё обмякшее тело, безвольное, как если бы лишённое костей. Ты похож на тряпичную куклу, набитую ветошью – такой же податливый под ударами, вязкий, как тесто… Такой же жалкий… Ты лежишь лицом вниз на земле, сотрясаясь под моими ударами, но краешком сознания, который всё ещё продолжает функционировать, я понимаю, что не чувствую в тубу жизни. Наступаю на неестественно вывернутую, всю в ссадинах и синяках руку. Кисть сухо хрустит под тяжёлой подошвой, и этот резкий звук снова возвращает меня к реальности. Никого вокруг – испугались, трусы, сбежали… Тишина. Нервное мерцание фонаря. Ещё один удар, по инерции, но он уже не приносит облегчения, наоборот, только боль. Кажется, вся моя душа, если она вообще была, вытекла в этом приступе безотчётной, всепоглощающей ярости, я совершенно пуст изнутри, будто я не существую, будто я умер. Кровь очистилась от тёмного яда злости, всё само по себе иссякло, улетучилось. Я остался один.

Падаю на колени рядом с тобой, слёзы наконец-то находят дорогу к глазам, слёзы, о которых я давно забыл, источник которых, я верил, навсегда высох во мне. Я тормошу тебя за плечо, сначала осторожно, почти бережно, потом изо всех сил – отчаянно, со всё возрастающим страхом.

От одной этой мысли по моему телу бежит холодная дрожь, зубы начинают мелко стучать, по коже ползут противные мурашки. Потому что правдивый ответ – да. Да, до этой самой ночи мог бы. Это всё моё желание избавиться от нашего родства, от тебя, узнать, каково бы было остаться одному, без тебя, без обузы, без якоря, держащего меня в прошлом. Но я не хочу становиться убийцей. Кроме того, ты… ты всё равно мой брат. И ты тот, пожалуй, единственный человек, кто, зная обо всех моих недостатках, обо всех тёмных сторонах, невидимых даже мне самому, смог полюбить меня не за что-то, а… вопреки всему… Горло снова сжимается, но я больше не плачу, проглатываю горький комок. Нет, я не стану думать об этом, не сейчас. Никогда. Но я не позволю, чтобы с тобой что-то случилось. Ты… ты дорого мне. Если я потеряю тебя, наверное, не останется и меня самого… Всё становится только сложнее и сложнее. Но я уже кое-что понял, то, чего не рассчитывал понять. Но благодаря договору, сну, другим обстоятельствам, я наконец-то осознал, что больше не могу ненавидеть тебя. И я никогда не пожелаю тебе смерти. Потому что ты слишком нужен мне здесь…

- А, вот и ты, Том, приятель! Решил всё же присоединиться? – кажется, именно сейчас я серьёзно готов убить нагло ухмыляющегося Ларса. После его приветствия ты только безнадёжно отворачиваешься. Правильно, я никогда не давал тебе повода верить мне, но… но не могу же я бросить тебя здесь? Ты думаешь иначе?.. Киваю Ларсу, криво усмехаясь. Что делать? Нужно уже решаться на что-то. Стоять в стороне, смотреть, как тебя избивают из-за какой-то глупой девчонки? Держать приклеенную к губам улыбку, делать вид, что равнодушно переношу каждый удар, который ты получаешь? Одобрительно кивать, внутренне снова и снова прокручивая, словно заезженную киноплёнку, свой сон, и терпеть, физически ощущая твою боль. А потом… Бросить тебя здесь из страха показаться обеспокоенным, из нежелания проявить перед ними и перед тобой хоть что-то, похожее на родственные чувства? Или тащить к автомобилю, снова ощущая твое покорное согласие, равнодушие или, напротив, твою холодную гордость, невероятную и страшную оттого, что, даже будучи слабым, ты всё равно кажешься выше всего происходящего. Или же… Что выбрать? Пауза затягивается, ты смотришь в землю, бессмысленно, отстранённо, только подрагивающие крылья твоего точёного носа выдают твоё беспокойство. Всё же, я помню тебя, знаю твои эмоции, и чувствую, что в воздухе повис густой страх. Решение принято. Иду прямо к тебе, все неохотно расступаются. Я выгляжу уверенно – этого достаточно, но, я знаю, что не надолго. Пусть даже они не заметят моего страха, но уж точно будут против моих дальнейших действий. Хватаю тебя за запястье, чувствую холодную, тонкую кожу, и мне вдруг кажется, что моя собственная ладонь горит, охваченная огнём. Прогоняю эту мысль. Ты снова смотришь на меня, вскидываешь свою растрёпанную голову шокированно, наверное, хочешь что-то сказать, только беззвучно двигаешь губами… Тогда я тяну тебя за руку сильнее, заставляю идти следом. Лица вокруг какие-то смазанные, ничего не вижу, все мои внутренние чувства натянулись, как струны гитары, готовые лопнуть в любой момент от неосторожного прикосновения. Мой взгляд прикован к углу школы, за которым пустое пространство. Преодолеть его, добраться до машины – а это уже спасение.