Том ловко ногой подвинул к себе стул и сел напротив Отто, не сводя с него глаз. Лицо было очень умиротворенное и подозрительно довольное, как будто он знал какой-то секрет, что мог перечеркнуть всю жизнь Отто жирной черной чертой, но ради садистского удовольствия оттягивал момент.
Вскоре Симона разбавила мужскую компанию. Понимая, что дети ее стесняются, она, извинившись, удалилась на кухню, где решила сделать всем троим чай и посмотреть спокойно любимое шоу Кернера по центральному каналу.
Билл, стараясь из-за всех сил, пытался поддерживать благожелательную атмосферу расслабленной беседы, но что-то не клеилось. На все вопросы Подснежника, которые тот впопыхах писал в блокнот, который он предупредительно взял с собой, и давал смотреть Тому, желая узнать его лучше и получить расположение, Том отвечал односложно, даже не стараясь быть вежливым.
«У тебя есть хобби, Том»? – замаячил вновь напротив лица Тома полосатый блокнот, который порядком ему успел поднадоесть.
Том лишь протяжно кивнул, словно не осознавая, что от него ждут развернутый ответ. Захватив в плен малинового цвета салфетку, он принялся, не отпуская взглядом Подснежника, складывать ее тонкими полосками, а когда, закончив, проутюжил кулаком, стал рвать, не сводя предельно милого лица с Отто, который не на шутку задергался. Он примерно положил руки на колени, как на школьном чаепитии, и низко опустил белесую голову, будто смертельно провинившись перед Томом за то, что вообще пришел в этот дом.
Пауза.
«Том любит играть на гитаре, а также строить из себя мачо, когда засечет юбку в радиусе 1 километра»! – расхохотался как мог непринужденней Билл, косо кинув явно недовольный взгляд на Тома, но тот лишь ухмыльнулся Отто, который осмелился посмотреть на него, как зажатый в угол кролик.
Улыбка Отто была немного несуразной: он лишь слегка топорщил верхнюю губу, обнажая мелкие зубы, в то время как остальные мускулы на лице едва напрягались.
«А ты, Отто, я слышал, прекрасно играешь на фортепиано», - начал Том. Его левая бровь медленно поползла вверх, усиливая эффект надменного превосходства. – «Но, видать, ты не только в музыке сечешь». Последняя фраза была преднамеренно растянута с ударением на «не только».
«Ну, если честно, я кроме музыки, ничего толком и не знаю», - принялся оправдываться Отто в своем блокноте, но почерк его уже больше напоминал показания сейсмографа. Частые описки, большое количество помарок выдавали его даже не волнение, а пробирающуюся наружу панику перед человеком, сидящим напротив. Этот человек терпеливо выжидал; он не сулил ему ничего светлого, ничего дружественного, а лишь аккумулировал в себе что-то, основанное не просто на эмоциях, а на неком знании.
И опять Билл разрядил ситуацию, предложив Тому показать новому знакомому его ненаглядную гитару, которая, по, словам младшего Каулитца, была их третьим близнецом. Четверым же являлось фортепиано.
Том, отлично уловив ход брата, заложив руки за спину, с ленцой ответил:
«Да, ну. Не хочу за ней идти».
Пауза.
Билл закипал внутренне. Он был готов высказать Тому ВСЕ, что думает о его таки-наглом, вызывающем поведении, но ради друга Билл проглотил злость с глотком “Pepsi”. Он дотянет этот визит до победного конца. А вот после и будет разбираться со всеми вытекающими.
«Я тогда сам ее принесу», - вставая из-за стола, Билл со смаком наступил Тому на ногу, давая понять, что следует быть полюбезней, но Том, сжав челюсти, с улыбкой стерпел боль. Он и не думал оставлять забитого Отто в покое: не отвел взгляда даже сейчас. Еще ни минуты за вечер Отто не выпал из его поля зрения.
Оставшись вдвоем, Том жестом попросил у Подснежника ручку и, вытянув еще одну обреченную салфетку из подставки, стал выводить на ней ровненькие складные буковки. Отто заинтересовано наклонил на бок шею, выглянув из-за фруктовой вазы с темно-фиолетовым виноградом, пытаясь прочитать, что Том там пишет, но тот лишь строго поднял вверх указательный палец, прося соблюдать дистанцию.
«Не надо пытаться заигрывать со мной, Белоснежка. Не надо, предупреждаю по-хорошему», - подумал Том, склоняясь над своим лаконичным манускриптом.
Через мгновение ручку была уже в руках у законного владельца, а записка исчезла в кармане Тома. Ни единого слова. Ничего. Тишина.
Отто не решался что-то спросить или пошевелиться. Все в этой комнате было ему враждебно: и мебель, и люстра, и обои и, главное, брат Билла.
«Когда же ты вернешься. Я НЕ МОГУ с ним сидеть вот так без всех».
Через минуту, грохотом предвещая свое долгожданное появление, в гостиную ввалился Билл, зажимая в одной руке видавшую виды гитару, а в другой – фотоальбом с фотографиями из лагеря.
Вручив Тому с шипением «будь повежливей» гитару и забравшись с ногами на свой стул, Билл зарылся в страницах красочных воспоминаний, ища самые лучшие моменты.
«Вот мы около леса. Туда нельзя было ходить, но мы поспорили с ребятами и пошли. Нас потом сильно наказали и маме позвонили. А это мы с Андреасом. Очень клевый парень. А это наш вожатый. Такая свинья!»
Билл еще долго с ласковой улыбкой рассказывал другу о тех злоключениях, что им пришлось с Томом там пережить, приправляя их прибаутками о совместном распитии спиртного со старшими ребятами, а также первых сигаретах и робких поцелуях.
Том ни разу не вмешался, даже когда Билл переворачивал события с ног на голову, толи потому что забыл, толи не желая рассказывать всей правды. При других обстоятельствах он бы высказал с живой улыбкой:
«В кого ты такое трепло, Билл? Нет, все было так…»
Но старший близнец лишь отвлеченно перебирал пальцами струны, не обращая никакого внимания на все ляпы брата. Он прижимал инструмент к себе, как дорогого человека, и мягко касался струн, словно они давали ему сил для предстоящих действий.
«Сыграешь нам»? – решился на отчаянный шаг Билл, тоном давая понять, что существует лишь один единственный ответ «да».
«Не в ударе», - простодушно отозвался брат и прислонил инструмент к стене, на которую падал оранжевый солнечный свет.
Гостиная выглядела очень яркой, оживленная лучами вечернего солнца, которые карабкались по трем напряженным лицам.
Они вот уже часа полтора не могли найти общий язык, и единственным их желанием было поскорее разойтись, но ни один не решался предложить это, поскольку Билл боялся обидеть Отто, Отто боялся задеть Билла, а Том не хотел, чтоб инициатива роспуска компании исходила от него.
Потихоньку все трое сняли маски: дурацкая напыщенная ухмылка исчезла с лица Тома, оставив тревогу без укрытия. Билл сидел уставший и подавленный, а Отто ощущал очень большой страх перед будущем их с Биллом дружбы.
Наконец, ручка заплясала на чистом листе, и Билл прочитал умоляющие строки:
«Прости меня, но можно я пойду? Я устал и не хочу больше затягивать эти посиделки. Прости, что хорошего визита не получилось».
«Отто, все нормально. Давай я тебя провожу».
Они поднялись, чтобы выйти, но путь им пересек Том, быстро зашагавший на кухню к матери.
В прихожей Билла окликнул голос Симоны: «Билл, пойди на минутку сюда».
«Я Отто провожаю», - нехотя прокричал в ответ Билл, убирая за гостем мягкие тапочки в обувной шкаф из сосны.
«Том проводит. Иди сюда»! – настаивала мать, и ему пришлось подчиниться, хотя что-то подсказывало, что тут без брата не обошлось.
Том не заставил себя ждать, возникнув перед уходящим Отто, как страж у ворот английского средневекового замка.
Выпуская Подснежника на тихую улицу, Том протянул ему свой нетронутый подарок с запиской, засунутой под плотно натянутую ленточку, и молча закрыл дверь, тихо, без грохота.
Не дойдя до своего дома, прямо посреди дорожки, ведущей от дома Каулитцов к проезжей части, Отто извлек знакомую салфетку и прочел написанные его же ручкой три предложения:
«Я не дурак и все вижу. ТОЛЬКО ТРОНЬ! КЛЯНУСЬ, УБЬЮ!»

Вернувшись к матери и брату на кухню, Том встал в дверях, не проходя дальше, облокотившись плечом об косяк, и застыл. Приготовившись выдержать напор брата с криком и, не исключено, рукоприкладством, Том стал невероятно твердым, как снаружи, превратившись в мраморную статую, так и внутренне, зная, что сейчас последует через минуту.
Билл отступил шага на два к окну спиной от собравшихся в комнате, чтобы отчетливо видеть их лица. Мать выражала собой мировое сожаление и раскаяние: стыд, пунцовый стыд залил ее печальное личико.
«Билл, прости, но я не смогла нормально это все перенести. Можешь назвать это, как только захочешь, но я не смогла. Не смогла. Мне очень жаль, но я была как под гипнозом. Казалось, что сам Господь заставил меня бежать от твоего Отто, как от чумы. Мне очень жаль. Прости».
Симона спрятала лицо в сухих от внутреннего горения ладонях и, всхлипывая, дала выход смешанным чувствам. Она всегда считала, что все дети достойны любви и понимания, но вот сама она, увидев кого-то, кто отличался от всех ее представлений о норме, со скоростью гепарда сбежала с поля боя, пряча голову в песок, лишь бы не соприкасаться с чем-то ей не ведомым, а оттого плохим.
Ей было больно сознавать тот факт, что теперь реакция четы Браун на ее тогда, казалось бы, невинный вопрос, стала ей до смешного понятной и близкой. Какой ужас… Она же сама мать… У нее самой ОЧЕНЬ странный ребенок… Билли… который тоже не вписывается никуда, ни в какие рамки… И она так ПОСМЕЛА отнестись к бедному мальчику, который пришел нанести визит вежливости… И всего-то… Боже… А если бы к ЕЕ СЫНУ так отнеслась чья-нибудь гордая мамаша… Боже… Это более, чем мерзко…
Слезы застилали глаза влажной соленой пеленой, но облегчения не приносили.
«Я просто мразь… Дрянь… Как только совести хватило!...»
Билл обнял мать, чувствуя, что она и без него прекрасно поняла, что было сделано не так. Его раздражение на нее сменилось горькой жалостью и безграничным прощением, которое он выражал, целуя ее наклоненную голову и зарываясь, как крошечный котенок, в ее огненных волосах.
«Мама, не плачь! Все уже хорошо! Отто не злопамятный. Он тебя уже простил! Не плачь»!
Том поморщил нос и ушел к себе в спальню, где, зашторив наглухо окно, стал ждать брата для трудной и гнетущей беседы. Прошло часа два, а Билла все не было. Время от времени, приоткрывая дверь, Том слышал тихий голос охрипшей от продолжительного плача Симоны и успокаивающий шепот брата.
Вернулся Билл только к семи в темную неубранную комнату, где они и встретились, молчаливые, готовые нападать и обороняться.
Сев каждый на свою кровать, что стояли у противоположных стенок, чтобы иметь лучший обзор на оппонента, они поймали взгляд друг друга и замерли, как голодные псы, готовые сцепиться не на жизнь, а на смерть, за кусок мяса.
Билл смотрел прямо и отчасти надменно, давая понять, что на «мировую» не пойдет. Том же в свою очередь был как стальное изваяние, готовый на все, чтобы отстоять свою точку зрения. Реакцию Билла он предвидел заранее и поэтому мысленно готовился к худшему.
«Свинья…» - прошипел сквозь зубы Билл, сглотнув слюну с трудом.
«Билл, свинья - НЕ я. Свинья – это твой дружок», - мягко, почти ласково, но с непоколебимой уверенностью проговорил Том, очень четко выговаривая каждое слово. Вдобавок он покивал, как бы соглашаясь со сказанным, подкрепляя свои слова действием.
«С чего ты так на него взъелся? Чего он тебе сделал?!» - срываясь, Билл подался вперед всем телом, смахивая с кровати резким движением какую-то книгу, что он вчера читал на ночь.
«Билл, ты мне сам все рассказал. Он тебя опутывает, как паук муху своей паутиной. Медленно так, незаметно. Как питон к своему кролику подбирается. Хорошо же строить из себя такого агнца божьего с таким вот сердобольным, как ты, под боком. Разве ты не видишь, как все прилизано, как все сладко… Аж гадко! Слаааааадко….. Склааааадко…. Гааааадко… Гаааадко…» - протянул старший близнец, поправляя рукой волосы, что упали на лицо, спасая Билла от испепеляющего взгляда.
«Том, с ним никто не сидит и никто не возится. Естественно, что у него много неизрасходованной ласки, вот он и рад до смерти, что я у него появился. Разве ты бы на его месте не обрадовался? Нет ничего страшного в его поведении, а ты уже бьешь панику раньше времени»!
«А что он тогда с тобой обнимается? Скажешь, некого пообнимать?» - передразнил Том противным высоким тоном Билла, который чувствовал, как слепая ярость разгорается внутри.
«Ты просто дурак! Кретин безмозглый! Ты думаешь, он такой несчастный?! Да, природа его обделила многим, но только не мозгами! Вот увидишь потом, что он с тобой сделает! Потом еще скажешь, что я был прав! Но только поздно будет, когда он тебя…»
Билл обезумел и, одним движением преодолев пространство, разделяющее их кровати, оказался рядом с братом.
Рука взметнулась вверх, точно ласточка, и со звоном опустилась на рот разгоряченного Тома, разбив нижнюю губу. Кровь осталась на тыльной стороне ладони младшего и он, заметив ее, застыл, не веря, что этот окровавленный кусок плоти принадлежит ему. Том одеревенел, глядя ошарашенными глазами на Билла, который был готов разрыдаться от смеси страха и вины. Он смотрел и не верил, что это ОН только что сделал это. Время остановилось, все звуки замерли, и пыль зависла в воздухе. Это был ОН! ОН ударил его!
Да, всякое бывало: и драки, и пинки, и щелчки, и грубые приколы, но до крови никогда не доходило. И тут из-за какого-то парня, который появился в их жизни так стремительно, как вспышка молнии, один из них осмелился на такое, причем, целенаправленно.
Билл затрясся, и протянул, воя, как подбитая дичь, руки к Тому, желая заключить его в крепкие объятия, чтобы убедиться, что тот его все же любит. Но Том, отпихнув близнеца от себя грубо к стенке, стремительно поднялся на ноги и направился к двери, сбивая ногами все, попадающееся на пути. Перед выходом, он обернулся вполоборота и отрывисто произнес:
«С этого момента, я в твою жизнь не лезу. Живи как знаешь».

Глава первая.
Теперь я буду с тобой.

«Отто, я сам не знаю, как так вышло. Я его ударил. По лицу до крови», - Билл прижал ладонь к вспотевшему лбу, зажимая его крепко, словно проверяя на прочность. Глаза были закрыты, чтобы скрыть стоявшие с них соленые капли. – Я не знаю, почему я так озверел: его слова просто разъели мой рассудок, как кислота какая-то. Мне захотелось, чтоб он сейчас же замолчал, чтоб понял, как он ошибается в тебе. Но он так противно, передразнивая меня, говорил, что я сам не заметил, как взрезал ему по губам. Я не верил, что я способен ударить его вот так. Обычно мы просто толкались, но это были просто мелкие перепалки. А тут…»
Билл закусил нижнюю губу и прижал руки к влажному распухшему от трехчасового плача лицу. Отто мягко развернул его к себе, подставляя более сухое плечо. Другое Билл успел промочить до нитки, выпуская на волю все свое сожаление о случившемся.
Билл не сопротивлялся, а по-детски прильнул к ласковому существу, ощущая душевный комфорт. Может, ему показалось, но Отто, похоже, получал удовольствие оттого, что более приспособленный к жизни человек искал его помощи и сострадания в трудный момент. А может, он просто радовался, что получил свое… Но кто получил: Том или сам Отто?
Билл не решил думать сейчас над чем-либо, ведь затуманенное сознание не в силах расценить правильно положение вещей. Он просто изливал душу своему очень хорошему другу, и, со временем приходя в себя, начал ощущать внутреннюю пустоту и отягощающую слабость, от которых можно избавиться при помощи крепкого здорового сна.
«Можно я у тебя прилягу»? – попросил Билл, глядя изнуренно на аккуратно убранную кровать, сулящую спасительное забытье.
Отто покивал, стаскивая вялое тело со стула, и помогая добраться до пункта назначения. Он обнимал Билла с осторожностью за талию, в то время как он цеплялся за костлявое плечо.
Подснежник был очень участлив, предупреждая каждое неловкое движение Билла, управляя им, точно точеной марионеткой. Минуя стол, Билл споткнулся о ножку, но Отто поддержал его под живот рукой, чуть задрав черную хлопчатобумажную футболку так, чтобы коснуться обнаженного тела.
Билл с легким «ой!», сжал плечо своего немого проводника сильнее, ища надежной опоры. Он не обратил на касание друга никакого внимания, а только продолжил свой маленький поход. Через секунду Билл сел на мягкий матрац, обтянутый накрахмаленной хрустящей простынею.
Уложив друга на постель, Отто стянул с него обувь и, поставив бело-красные кроссовки тридцать восьмого размера педантично около окна, задержался на мгновение, любуясь звездной россыпью.
Желая показать Биллу завораживающую картину, он обернулся на него с нетерпеливым видом, но уставший Билл уже задремал.
Слишком много он натерпелся за тот вечер, но это того стоило: он отстоял свое право дружить с Отто. Мать больше и не думала вмешиваться, видя в этом искупление своей вины, а Том и знать после случившего Билла не хотел, предпочтя переночевать на диване в гостиной, а утром, перетащил туда львиную долю своих вещей, объясняя это очень просто: «Я не хочу больше жить там, где потерял своего брата». Доводы Симоны в пользу Билла для Тома ровным счетом были пустым звуком: он слушал, кивал и делал все по-своему, т.е. игнорировал Билла, как только мог; даже не садился с ним есть за один стол.
Тишина царила в темной коморке, но для Отто она была естественным состоянием, и он беззвучно приблизился к кровати с ее бесчувственным гостем. Присев на край кровати возле свернувшегося калачиком Билла, он провел по его мягким волосам рукой, стараясь не задеть кожу лба, чтобы не потревожить его сон. Билл повернул голову, потягиваясь с чувством блаженной неги, и что-то сумбурно промычал, чуть приоткрыв капризный рот.
«Билл, я не ожидал от тебя такого остервенения, такой храбрости и твердости. Не ожидал, что, заступаясь за меня, ты поступишься своими отношениями с братом. Да не просто братом, а любимым близнецом. Ты ведь очень увлекающаяся натура, поглощенная только своей музыкой, глубокие чувства для тебя экзотика. В тебе живет легкий ветерок, что колышет травы, но оставляет деревья без движения. Но при этом что-то тебя побудило вцепиться в меня мертвой хваткой и терпеть пощечины судьбы вместе со мной, не отступаясь от меня. Что это? Жалость? Сострадание? Или что-то большее? Ты играешь со мной? Или ты просто защищаешь меня? На чем бы не основывалось твое поведение, ты почему-то предан мне. Я в долгу не останусь, Билл. Ты получишь от меня все, чего бы не захотело твое сердце. Если тебе будут нужны деньги, я найду их. Нужно будет соврать для тебя, я даже не задумаюсь. Нужно будет поддержать тебя, я буду сидеть у твоей двери. Я заменю тебе все, что ты по моей вине потерял. Я буду с тобой столько, сколько ты захочешь терпеть меня. Теперь я буду с тобой».

«Как Том?» - набрал Отто на белом рабочем поле приложения Word и вопросительно взглянул на Билла, который подпер небольшим кулачком гладкий подбородок и пожал плечами.
«Мы не разговариваем до сих пор», - вздохнул Билл, изучая пол, и пошаркал ногой по ворсистому ковру, рисуя узоры в форме бабочек. Они получались кривыми и несуразными, но Билла привлекало другое: ему нравилось наблюдать, как двигается его нога в новое обувке по плоскости пола.
«Отто, я себя так неловко чувствую. Ты потратил почти 60 своих евро ради этих кроссовок. Я тебе отдам попозже, как только смогу».
На эту фразу Подснежник очень недовольно сдвинул брови и посмотрел на Билла, как будто тот оскорбил его в самых святых чувствах.
«Еще раз так скажешь, и можешь считать, что мы не друзья», - протарабанил Отто по клавиатуре и, сложив руки на груди, надулся всем своим существом.
«Ну, прости, но понимаешь мне так перед тобой неудобно. Я как всегда не рассчитал сумму. Просто я думал, что выйдет в евро 40, но тут как увидел эти, и не смог расстаться», - прогундел Билл и залюбовался на обновку.
И, правда, очень хороши были кроссовки: фирменные черно-белые «дышащие» Adidas с вставкой для бега.
«Все ради твоего удовольствия! Билл, деньги для меня не проблема. Родители счастливы до одурения, что у меня появился друг», - с улыбкой печатал Отто, но затем его рот насмешливо искривился. – Ведь теперь я не достаю их с разговорами и не требую внимания. Они готовы мне свои кредитки подарить, лишь бы я с тобой сидел целыми днями».
«Мы с ними даже не знакомы», - проговорил с удивленным видом Билл, раскрывая широко глаза цвета корицы.
«Им это и не надо. Кто угодно, лишь бы я был подальше от них и довольный. Отец поглощен своим банком, а мать из салонов не вылезает. Забудь, Билл!» - Отто нетерпеливо долбанул указательным пальцем по клавише Enter.
Переводя разговор в более выгодное для себя русло, Отто осведомился:
«Как твои уроки игры на фортепиано?»
«Отлично, фрау Келлер говорит, что я стал играть намного лучше. Но она меня недавно отругала» - расхохотался Билл, прикрывая стыдливо рот рукой, как молодая придворная фрейлина на приеме у короля.
«Почему»?
«Оказывается, фортепиано не должно стоять на сквозняке, т.е. его нельзя ставить около окна», - сказал Билл с лицом человека, открывающего сакральную истину своему последователю.
«Ну, конечно. Все пианисты знают это», - спокойно набрал Отто.
«Так почему ты мне не сказал, чтобы я свое передвинул»? – изумился Билл, открыв рот как рыба, выброшенная на берег.
«Чтобы видеть тебя в окно и наблюдать, как ты с чудовищно сосредоточенным лицом играешь гаммы, сердишься, кривишь рот, хватаешься со злостью за голову, бросаешь на пол нотный сборник, но потом снова принимаешься за упражнения, чуть остыв».
«Хм, хорош же ты, Отто»! – Билл простодушно улыбался, наблюдая за хитрой ухмылкой Отто. Затем вдруг добавил с живостью: «Давай пойдем гулять! Ведь сегодня уже ты не будешь играть».
«С чего ты взял?» - Отто уставился на Билла с удивлением, смешанным с улыбкой, подтверждая косвенно предположение Билла. Он развернулся к нему всем телом и, опершись на ручки компьютерного стула, наклонился к собеседнику.
«Ты не посмотрел даже на него за все полчаса, что я у тебя. Ты смотришь только на монитор и мое лицо. Чего сидеть здесь, пошли на улицу. Ночи теплые и звездные, а городишка небольшой и очень спокойный», - стал канючить Билл, усевшись на пол около Отто, и положил расправленные ладошки на свои колени, сделав милое личико, не терпящее отказов.
Долго сопротивляться Подснежник не стал. Какой смысл сопротивляться тому, чему ты сопротивляться не можешь? Отто с улыбкой кивнул и подошел к огромному шкафу, выбирая одежду для столь «внезапной» прогулки, которую он ожидал уже дня три и давно решил, что собирается надеть по этому случаю.
Надев кепку и темные очки, чтоб сойти за подрастающего неформала, Отто был увлечен другом за собой в душистые сумерки, как заблудший странник лесной нимфой в темную чащу.
Для Отто все было чудным за пределами его темницы: проезжающие машины напоминали собой огромных разноцветных жуков, а снующие по улицам парочки казались ему слившимися во единое тенями. Ночные фиалки окутывали своими благоуханием, а листва заманчиво копошилась на ветвях деревьев.
Но самым необъяснимым явлением был идущий чуть впереди него Билл, который взял на себя, как более опытный, роль всезнающего гида. Как-то странно упруго выглядела его идеально ровная спина и узкий плечевой пояс. Двигался весь этот каркас необычайно ритмично, и в то же время как-то необъяснимо плавно.
Отто смотрел и не мог понять, чего же в нем особенного, но было что-то, что приковывало насмерть взгляд и не отпускало. Он даже не успел заметить, как они вышли на отдаленный от дороги округлый лысый холмик и присели на него.
Билл, мечтательно наблюдая за небом, обхватил колени и воодушевленно смотрел вверх, чувствуя что там, наверху, его одобряют. Отто лег, закинув руки за голову, и сосредоточился на своих ощущениях, которые не давали ему покоя весь их непродолжительный путь: что-то должно было случиться.
Тут Билл наклонился над ним и с взволнованным лицом проговорил:
«Отто, ты знаешь, я думаю, пришло время поделиться с тобой одним секретом. Он меня всего истерзал уже, нет больше мОчи молчать».
Отто весь вытянулся в струнку и замер.
«У меня есть тайная любовь…»

Отто почувствовал как тепло, исходящее от низа живота сжало все паховые мышцы железной хваткой и парализовало. Планета Земля замерла, так и не сделав оборот вокруг своей оси. Кометы остановились и прислушались, ожидая слов, замерших на губах четырнадцатилетнего мальчика, сидящего на травянистой возвышенности где-то в Германии.
«Да, тайная любовь. Я уже просто не могу держать это в себе. Это… Это… Сандра Вашер, моя одноклассница».
Земля, хмыкнув, занялась своим привычным делом, а кометы продолжили путь в далекие галактики.
Отто с видом куклы, только что узнавшей, что девочка-хозяйка уже выросла и не хочет больше с ней играть, смотрел на Билла. Он слышал отрывки его щебетания, главным предметом которого была неизвестная ему Сандра Вашер, оказывается жившая недалеко от дома Каулитцов.
«Мы с ней начали общаться где-то года два назад. Общались как друзья, не более. Но недавно я на нее посмотрел другими глазами и не узнал: так она похорошела! У нее короткое тепло-каштановое каре и большие цвета темного дерева глаза. А ресницы такие пушистые и густые! Когда она смотрит вниз, от них даже падает тень, представляешь?! Она вся такая округлая, не угловатая как большинство девчонок ее возраста, но при этом удивительно стройная. И такая малышка: всего метр пятьдесят роста. Носит в основном юбки и туфельки-лодочки. Ты бы только слышал ее духИ: нежные, с сладкими нотками бергамота, на общем фоне сандаловое дерево…»
Билл, словно Ромео, делящийся с Меркуцио самым сокровенным, откинул тело наземь, чувствуя блаженство каждой клеточкой своего существа.
Ночь вторила молодому влюбленному песней сверчков, наполнявших поляну равномерной свирелью, а огоньки города с пониманием подмигивали, словно знали давно только что сказанное Биллом вслух.
Подростковая любовь, как правило, не сулит никаких радостей родителям, зато заставляет своих пленников чувствовать себя одними единственными на всем свете, просвещенными в секреты истинной радости. Она незаметно подкрадывается к своей жертве и одевает ей на голову венок из белых роз и соцветий гардений, как символ кратковременности, но необычайного совершенства вспыхнувшего чувства.
Так и Билл получил свой венец, который с гордостью уже носил восемь месяцев, как корону – символ величия и одновременно полной беспомощности.
«Я вижу, что я для нее всего лишь очень хороший друг. Человек, которого она рада видеть в качестве приятеля, но на большее мне не приходится рассчитывать. Ты себе не представляешь, сколько я для нее переделал: трачу карманные деньги на цветы для нее, учитывая, что она любит желтые орхидеи… А сколько раз я ее прикрывал, когда нас ловили за записочками с карикатурами на училок. Когда ей удаляли гланды, я просидел с ней сутки после операции, не выпуская ее рук из своих. Тогда мне казалось, что я делаю это все для подруги, а теперь вижу, что делал это все для любимой. Знаешь, так тяжело сидеть с ней рядом, и знать, что она никогда не будет твоей притом, что она, кажись, здесь, перед тобой. Но при этом так далеко… Самое идиотское, что она делится со мной своими переживаниями. Ей нравится абсолютно другой парень, да и он к ней неровно дышит. Блин… Я не хочу ей признаваться в своих чувствах, потому что боюсь спугнуть ее. И потерять. Я не трус в таких вещах, Отто, я знаю, что мне она действительно дорога, поэтому мне легче пожертвовать своим эгоизмом, чем ее обществом. Ты…»
Тут Отто покачал головой и показал указательным пальцем вдаль, а потом на голову.
«Что?»
Видя, что Билл не понимает смысл жеста, он чуть приподнялся на локте и вытащил из заднего кармана джин мобильный, где набрал:
«Прости, Билл, но у меня голова болит сильно. Пошли домой».
Билл с виноватым взглядом, чувствуя себя самовлюбленным эгоистом, забывшем, что рядом лежит человек, причем не совсем здоровый, помог Отто подняться и пошел с ним обратно, устало раскачиваясь.
Обратный путь их был коротким и суетливым. Машины нервно проносились мимо, а люди сновали, как надоедливые насекомые, норовящие то и дело подпихнуть подростков локтями. Шли они медленно, едва передвигая ногами, но Билл светился счастьем: наконец, он облегчил душу своему самому близкому человеку, и это дало ему уверенность и спокойствие.
Он проводил Подснежника до дверей и упорхнул к себе, оглянувшись назад только на пороге своего дома, но не обнаружил Отто. Пожав недоуменно плечами, Билл растворился в доме, направившись ванную, где с довольным мурлыканьем погрузился в теплую воду.
Отто же, попав в свою келью, закрыл дверь, и, опершись спиной на нее, несколько минут простоял как вкопанный. Ничего не хотелось, хоть ноги и гудели, непривыкшие к таким прогулкам. Он, шаркая, доплелся до своего письменного стола, и, плюхнувшись с каменным лицом на мягкий обитый прочной кожей компьютерный стул, просидел в таком положении еще минут пять.
Дышалось тяжело, очень тяжело, будто невидимые пальцы сжимали его горло с силой, которой бы мог позавидовать сам легендарный Зевс.
Наконец, Отто пошевелился и нагнулся под стол в поисках мусорной корзины, которая неразлучно соседствовала со столом. Обнаружив ее, Отто сунул руку в левый передний карман джинсов. Он точно знал, что там лежит, ведь он сам положил это туда еще три дня назад, предварительно вымочив в крутой заварке, чтоб придать старинный вид. Да еще и подпалил края, следя, чтоб огонь мне съел больше, чем надо. Целый день он с этим провозился для того, что сейчас сделать это достоянием кучки бумажек, притаившейся на дне корзины.
Даже не взглянув на нее на прощанье, он бросил ее туда, не разворачивая.
А зачем? Ведь он помнил каждую букву, каждый штрих.
Записка, сделанная в виде пергамента со словами «Я люблю тебя» пропала в мусорной глотке, так и не увидев своего адресата.

Глава первая.
Предложение.

Фрау Келлер сдержанно музицировала в нетерпеливом ожидании своего ученика Билла Каулитца, который обещал сегодня привести сюда, в эту аудиторию, мальчика-пианиста редкого таланта, гения своего дела. Конечно, наговорить можно с три короба, но если бы не запись на мобильный телефон одной из его импровизаций, она бы даже не разрешила трать впустую свое время.
Конечно, фотографии его, сделанные Биллом из-под тешка во время домашних концертов, она видела. И поэтому была готовой лицезреть это белое красноглазое что-то. В пользу фрау Келлер, можно сказать, что она была из таких людей, для кого внешность была лишь приложением: вкусные конфеты не всегда завернуты в яркие, кричащие фантики кислотных расцветок.
Удар по клавише, еще один… Она выдохнула и с укором взглянула на часы: опаздывают на десять минут ровно. Билл, Билл… Не в его это духе задерживаться и заставлять людей ждать…
Звонок по телефону оживил ее. Она поспешно извлекла новенький аппарат из кармана и кинула заинтересованный взгляд на экран, с которого даже еще не удалила защитную пленку.
«Ну, кто ж еще это может быть!» - усмехнулась фрау Келлер. – "Да, Билл… Ты где есть со своим протеже? Хорошо. Жду".
Она откинулась на стуле и вгляделась в окно. Через несколько минут ее взору открылась следующая картина: два подростка со всех ног летели в школу, сталкиваясь с прохожими, роняя из рук свежесрезанные хризантемы, явно, только что купленные в цветочной лавке. Такие смешные они были, такие неуклюжие в своем стремлении угодить.
«Прям как мой муж», - хихикнула с хитрецой молодой преподаватель, покачав головой.
Только успела она повернуться в сторону двери, как ручка скрипнула, точно прищемленный кот, и оба, скользя, ввалились в комнату, чуть ли падая от усталости на навощенный пол.
Билл, собрав остатки былого мужества, громко продекламировал, задыхаясь:
«Прошу Вас нас простить!!! Мы не рассчитали время. Это Отто Браун».
Отто, у которого голова шла кругом от такого бешенного марафона, подковылял, как пьяный во время теста на трезвость, к женщине и насколько мог торжественно вручил растрепавшийся веник.
«Спасибо, Отто. Очень мииило! Присаживайся», - и она подбородком указала ему жесткий стул, который обычно занимали ее ученики. – Давай сразу начнем, если ты не возражаешь, а то и так много времени потеряли, а мне сегодня надо уйти пораньше».
Отто с готовностью покивал и, размяв пальцы со смачным хрустом, прижал их к зебре пианино.
Конечно, это было не его роскошное домашнее фортепиано, но тут же Билл и человек, чьим мнением он крайне дорожит, поэтому во что бы то ни стало, сыграть нужно так, чтоб фрау Келлер стало стыдно: ведь она училась играть в течение многих лет в консерватории, получая свои ничтожные «хорошо» и потея над каждым аккордом.
Музыка полилась как вытекший из бака бензин: с резким запахом, разноцветная пленка, дающая наркотический аффект. Эта была сложная импровизация, которой бы могли позавидовать многие мастера с мировым именем, привыкшие срывать бурю нескончаемых аплодисментов, поднимая солидных людей с мест в едином порыве: «БРАВО!»
Фрау Келлер чувствовала, что у нее отнимается язык. Так просто не бывает: и к этому мальчику ходит учитель?! ДА ОН САМ МОЖЕТ НАУЧИТЬ КОГО УГОДНО!!!! Это феномен!!! Самый настоящий!!!! Только четырнадцать… Этот мальчик – гений!!! И он целыми днями сидит в своей будке????!!!! МИР ДОЛЖЕН ВИДЕТЬ ЕГО!!!
Отто, как зверь, ощущал благоговейный восторг замершей рядом с ним женщины, и чтоб усилить производимый эффект, закрыл алые глаза. Его практика позволяла не смотреть на клавиатуру: он знал ее не хуже, чем свои пять пальцев. Раскачиваясь в экстазе, он представлял, что сейчас Билл, прижав сложенные как при молитве руки и губам, которые нервно кусает, принадлежит ему, своему Богу Музыки, восхищаясь любым его шорохом, как продолжением его божественного начала.
По окончании «показательного выступления», Отто с выбившимися из хвостика прядями волос от судорожных движений посмотрел на фрау Келлер, думая, какие комплементы та для него приготовила.
Несколько минут царила хрустальная, звенящая тишина, затем женщина тихо прошептала: «Отто, я ничего не могу тебе сказать. Кроме одного. Я бы так не смогла».
Воцарила гнетущая тишина: Билл лихорадочно ломал длинные пальцы, ожидая вердикта преподавателя, фрау Келлер понимала, что перед ней гений, а Отто получил мысленно поздравления … с приобретением Билла.
Ведь его дура Сандра так не сможет, а он очень увлекающийся, очень романтичный и очень падкий на ТАЛАНТЛИВЫХ. Рядом с ними, он чувствует Прекрасное, за которым подсознательно охотится. Ему хочется соприкоснуться с этим Прекрасным, а через Отто он может соприкоснуться с ним во всех смыслах… даже самых низких…
К этим выводам он пришел вчера перед сном, размышляя, чем эта идиотка завоевала его Билла, на что западает Билл, какие у него слабые места.
Отто пришел к выводу, что Билл из тех людей которые влюблены в саму Любовь, поэтому объектом обожания может каждый, кто ухитриться ВТИСНУТЬСЯ в романтические идеалы этого человека, кто сможет убедить его в собственной важности, в том, что в нем нуждаются, в том, что он приносит счастье, что он и есть это ПРЕКРАСНОЕ, к которому так стремится. Другими словами, Прекрасное тянется к Прекрасному… Сложная философия надсознательного… Но Отто был тверд в своих предположениях и наметил свой дальнейший план действий, в который Билл так удачно вписался.
«Знаешь, Отто, мы с Биллом про тебя разговаривали и, послушав, я пришла к заключению. У нас через две недели будет небольшой благотворительный концерт. Я бы очень хотела попросить тебя принять в нем участие. Я думаю, что это будет развлечением и тебе, и даст толчок твоей карьере, т.к. на него я приглашу, если ты будешь учувствовать, одного из профессоров консерватории, где сама училась. Думаю, это будет блестящий старт. Что ты на это скажешь?»
Отто взглянул на подпрыгивающего на месте Билла, который только что не плакал от радости, затем на робкое лицо фрау Келлер и утвердительно кивнул.
«Вот и хорошо. Я поговорю с твоими родителями сама. Когда к тебе можно будет зайти?»

Исполнители выходили, встреченные родителями, друзьями, одноклассниками и, полные решимости садились за прекрасный рояль, где, забыв про все, что находится под вечным Солнцем, окунались с головой в стройные ряды аккордов.
Отто не смотрел на сцену. Ему было явно не до тех недоумков, что за все их время обучения доросли до средненьких гамм в лучшем случае.
Он спрятался, прижухнув около тяжелого занавеса цвета красного вина, и вглядывался в тихо сидящую пару в третьем ряду. Они, ничего не подозревая тихо перешептывались время от времени. Лица их были напряжены, но носили следы некой недосказанности. Билл наклонился к уху Сандры и, едва нежно касаясь бархатистой кожи мочки, прошептал что-то очень медленно, и, очевидно, томно. Губы двигались крайне неторопливо, слегка влажные, еще такие невинные, но одновременно уже такие порочные. Он специально кусает их, чтобы они чуть поблескивали и алели, или это привычка?
На этих словах маленькое личико Сандры приняло очень встревоженный вид, и она, зардевшись, уставилась на ботанку, мучавшую еле кряхтящее фортепиано. Сандра села очень прямо, и чуть отстранилась от Билла, как от прокаженного, пытаясь насколько возможно создать дистанцию. Тот, выдохнув всей грудью, посмотрел разочарованно в окно, что было по его левое плечо: собиралась гроза. Тучи нависли над землей, как будто прогневанные боги готовились излить весь свой гнев в тяжелых каплях воды. Смотрел он недолго, т.к. настал момент провожать бездарность со сценами громкими хлопками, дабы не обидеть бедную овечку.
Во рту Отто пересохло, поэтому воздух обдирал глотку, как кусок льда по слизистой прошелся. Наверняка, это были те самые слова, которые Билл не хотел ей говорить, но вот вдруг решился. С чего бы они так вдруг уселись, как провинившиеся монашки на мессе? А что там у Билла на коленях такое? Ооооо… Букет чайных роз… Для меня, небось. У этой дряни вон желтые орхидеи лежат на стуле… Как она ЛЮБИТ… ВСЕ делается так, как ОНА любит…
Билл бросил печальный взгляд на Сандру, и предпринял робкую попытку взять ту за руку, поддев пальцами ее миниатюрную кисть. Но она, не глядя, хоть и осторожно, но твердо дала понять, высвободив свою руку из его: «Не надо».
Билл сник всем созданием, напомнив Отто засыхающую тонкую рябину со скрученными листья, которые уносились прочь при первом порыве едва ощутимого ветерка. Казалось, в этот миг у Билла в жизни что-то настолько изменилось, встало с ног на голову, или с головы на ноги…
Отто мысленно позлорадствовал, поздравив Билла с почетным титулом «отверженный», но потом очень корил себя за столь поспешную радость: неожиданно Сандра потянулась к Биллу и, что-то проворковав кокетливо на своему кавалеру, чмокнула его побледневшую щеку, окрасив ее золотисто-персиковым румянцем.
Отто бы все на свете отдал, чтоб узнать их разговор, но одно ему было теперь окончательно ясно и без лишних слов: Билл и Сандра были в зале вдвоем, и они были счастливы. Им НИКТО не нужен, Билл сжег последний мост и ушел, держа за руку ДРУГУЮ, даже не оглянувшись на него… Он забыл про НЕГО… Он сейчас сидит там, с этими проклятыми цветами лишь для «галочки»… НО ЕЩЕ НЕ ВЕЧЕР ДЛЯ НАС С ТОБОЙ, ШЛЮХА МАЛОЛЕТНАЯ… Я БУДУ ИГРАТЬ СЕГОДНЯ ТОЛЬКО ДЛЯ ТЕБЯ, И ТЕБЕ ПРИДЕТСЯ РЕШИТЬ В МОЮ ПОЛЬЗУ… ТВАРЬ ЛИЦЕМЕРНАЯ… ВОТ ЗАЧЕМ ТЫ МНЕ ТАКОЙ НУЖЕН??!!! ТЫ ЛЮБИШЬ ТОЛЬКО ВОЗДУХ, ИЗ КОТОРОГО СТРОИШЬ СВОИ ВОЗДУШНЫЕ ЗАМКИ!! ТЫ ХОЧЕШЬ ТОЛЬКО ИДЕАЛЫ!!! ТЫ НЕ ЛЮБИШЬ ЖИВЫХ ЛЮДЕЙ!!! Я ЗНАЮ!! Я УВЕРЕН!!! НО ТОГДА ЗАЧЕМ ЖЕ Я ТАК БЕГАЮ ЗА ТОБОЙ??? ЧТО ЖЕ Я ИЩУ В ТЕБЕ??? ЗАЧЕМ??? ПОЧЕМУ??
Отто ударил кулаком по полу сцены, изливая весь свой внутренний кипяток на крашенные доски. Они слегка треснули, и Отто, глотая слезы, сел, как маленький ребенок, на пол и стал раскачиваться, молча истошно вопя. Простые однотипные движения корпусом… Туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда… И немой ор… Он запрокинул голову и укусил воздух, напрягая мышцы челюстей так, что он почувствовал, как правый клык качнулся. Стало тошнить, теплота сковала голову, в глазах все поплыло… Чувствуя, что еще секунда, и он больше вообще уже никуда не пойдет никогда, Отто распластался на грязном полу и почувствовал себя разбитым сосудом, из которого вытекло все содержимое… Чувства, как ртуть покатились шариками во всех направлениях… Стало немного легче и он принял исходное положение, хватая живительный кислород жадными глотками для своего последнего боя, видя, как уродина, после которой ему предстояло выступать, раскланивается, словно прима мировой эстрады.
Отто выпрямился, привел себя кое-как в надлежащий вид и, как робот, зашагал на сцену, грубо оттолкнув плечом тупую бездарщину, когда они встретились у занавеса.
Выйдя на сцену решительными агрессивными шагами, не оглянувшись на свою аудиторию, он направился прямиком к заждавшемуся роялю.
Билл радостно помахал ему букетом, улыбаясь очень искренне, и оставив свое место, отошел ближе к окну, чтобы сделать снимки. Раскат грома заставил его вздрогнуть и сеть на свое место: его пугали эти звуки, они что-то означали, но Билл не хотел сейчас над этим думать. Да и потом тоже.
Отто нервно заиграл, но ему очень захотелось обернуться на этих проклятую парочку, что, взявшись за руки, с глазами полными восторга наблюдала за ним. Он нервно сглотнул, и рука соскочила с клавиши, издав какой-то невразумительный стон. Попытавшись собраться, Отто продолжил импровизацию, но мысли его витали вокруг Билла и Сандры… Еще одна ошибка… не доиграл аккорд… Зал сидел молча.
Еще одна попытка взять себя в руки, но в голову кроме лица Билла и губ Сандры ничего не лезло, а играть было нужно… Он стал повторять нескладные аккорды, как заколдованный, с ужасом понимая, что они примитивны и настолько банальны, что любой человек, мало-мальски изучавший ноты, мог ее воспроизвести после нескольких тренировок. Отто попытался сделать необычную транслитерацию, но вместо этого получился звук, напоминающий скрежет железа.
Агония продолжалась при онемевшем зале, который не знал, как реагировать на этот «кошачий концерт», который был заявлен как событие вечера. Люди, сбитые с толку, такой какофонией, начали потихоньку перешептываться, а «билет в большое искусство» с ехидной миной созерцал просто оледеневшую фрау Келлер, которая была готова провалиться сквозь землю от нелепости происходящего. Толстяк, наконец, демонстративно встал и с видом человека, чей тонкий вкус был оскорблен этим издевательством над музыкальным инструментом, удалился.
Билл выронил с грохотом фотоаппарат из рук, поряваясь бежать ему на сцену к другу и увести его отсюда: Билл догадывался, что это за чувство, когда от тебя ждут слишком много, а ты не оправдываешь надежд - но рука Сандры настойчиво сдержала его.
Отто, видя, что вот он, его ТРИУМФ… встал, словно собирался упасть посреди сцены замертво, но вдруг, неожиданно для всех в зале, бросился бежать, как ошпаренный, пытаясь скрыться от их осуждающих взглядов, от их кривых усмешек, и самое главное, от нежности Билла. Ведь он его подвел. Он его теперь уже НИКОГДА не получит. Какой злой рок!
Билл опрометью побежал за Отто, крича. Он забыл, что тот не может его услышать, но Билл сейчас был не в состоянии что-либо понимать, он знал, что сейчас он должен быть рядом с ним, бессловесно поддержать его, обнять его. ОН все равно НУЖЕН ему, Биллу! Даже такой опозоренный, раздавленный, уничтоженный.
Вылетев на улицу, где шел жуткий ливень, Билл заметил Отто, забегающего в посадки рядом со школой. Это были густые насаждения вишен, акаций и сирени, которые окружали здание плотным кольцом.
Продираясь сквозь острые шипы акаций, Билл ободрал лицо, руки, шею, проколол губу, случайно впопыхах споткнувшись об ствол какого-то деревца, и лицом приземлившись на колючки.
Выбравшись из зарослей, он заметил Отто, несмотря на то, что видимость была крайне низкая из-за стены воды, обрушившейся на маленький городок, да к тому же был уже вечер.
Подснежник, несчастный, одинокий, остановился около фонарного столба, прижавшись к нему лбом и бессильно сползая вниз. Он был потерян для музыки навсегда…
Вода стекла быстрыми ручьями с Билла, но его затрясло от счастья, что он все же нашел его, и после краткой остановки, Билл побежал к нему навстречу через дорогу. Отто, резко обернувшись, точно спиной ощущая его присутствие, бросился к нему, размахивая руками, выводя крест.
Билл в ступоре притормозил и встал как вкопанный, не понимая, что эти жесты могут значить. Решив, что это просто истерика и ничего более, Билл кинулся к Отто, но поскользнулся и упал пластом на мокрое полотно дороги, больно ударившись локтем.
Тут неожиданно стало очень светло, как будто солнце пробилось сквозь массивные тучи. Билл повернул машинально голову к источнику света, которым оказались двое огромных желтых глаз.
В одно мгновение Отто в живот что-то ударило: браслет Билла, слетевший с его руки от лобовой встречи с «Мерседесом».