Pov Tom

Неделю я просидел дома. Мама не возражала, понимая, видимо, что мне сейчас явно не до занятий. Мы не разговаривали, даже почти не виделись, только пересекались иногда на кухне; я кожей чувствовал ее взгляд, но так и не решался ответить, поэтому просто позорно сбегал, а она даже не делала попыток меня остановить. Я знал, что не прав, что просто-напросто издеваюсь над матерью, которой сейчас и так нелегко. Понимал, что веду себя как обиженный ребенок, но не мог ничего с собой поделать. Тогда мне казалось, что в моей душе навсегда поселилась обида на родителей, которые не смогли уберечь моего брата.
Примирение произошло как-то само собой. Просто в один прекрасный день я, наконец-то, перестал бычиться, а мама милостиво сделала вид, что того разговора вообще не было. Мы вели себя, как будто абсолютно ничего не произошло, и у нас это неплохо получалось. До определенного момента…
О Сесилии я старался не думать. Она позвонила уже на следующий день. Увидев на дисплее ее номер, я не стал отвечать, и минут десять гипнотизировал надрывающийся телефон, мысленно умоляя его заткнуться. Не могу сказать, что мое отношение к Сесилии изменилось: она мне по-прежнему нравилась, просто я начал задумываться, к чему могут привести наши отношения. Мне совсем не хотелось испытывать на себе гнев ее матери, да и моя точно не будет в восторге, узнав, что мы встречаемся.
Ко всему прочему примешивалось чувство неловкости – ведь я прекрасно понимал, что вел себя отвратительно, и, будь я на месте Сесси, просто бы послал такого идиота. Но, видимо, ее чувства ко мне выходили за рамки обычной симпатии, поэтому она продолжала мне звонить, иногда даже несколько раз в день. Гораздо проще было бы выключить телефон, или вообще сменить номер. Но я этого не делал, продолжая получать мазохистское удовольствие от ее звонков. Пару раз рука тянулась к трубке, чтобы оборвать эти отношения навсегда, но что-то меня останавливало, наверное, где-то в глубине души я надеялся, что все наладиться.
В школе деваться мне было некуда. Поэтому в понедельник я решил опоздать, но, к сожалению, Сесилия знала меня слишком хорошо. Уже подходя к школе, я замечаю ее, сидящую на ступеньках у входа. Бежать было поздно, да и стыдно, поэтому я, стиснув зубы, мужественно иду вперед. Она поднимается мне навстречу, смотрит исподлобья и со всего размаху бьет сумкой по голове. Я ожидал чего угодно: слез, обвинений, даже признаний в любви, но только не этого! Ошарашено хлопая глазами, я пытаюсь придумать, чем же на это ответить, но не успеваю.
- Каулитц! Вы почему не в классе? – моя учительница химии. Никогда не мог понять, как такая миниатюрная и, с виду, довольно милая женщина, может иметь такой противный голос, как гвоздем по стеклу, от которого просто передергивает.
- Что Вы себе позволяете? Сегодня же позвоню Вашей матери! – мне кажется, что даже ее клетчатый шарф гневно колышется, словно придавая весомости этим угрозам. Я смиренно иду на занятия, подгоняемый фрау Найфельд, которая цокает каблуками позади меня, на ходу поправляя прическу и недовольно хмуря седые брови. На Сесси она не обратила ни малейшего внимания. Конечно, я всегда один виноват!
Напоследок я оборачиваюсь и вижу в конце коридора Сесилию, довольно улыбающуюся и машущую мне рукой. Радом с ней замечаю знакомый силуэт. Кидаюсь к нему, но фрау Найфельд крепко хватает меня за руку, не переставая отчитывать. Но я бы все равно не успел. Билл, едва заметив мое движение ему навстречу, исчез; осталась только Сесси, которая, постояв там пару секунд, убежала на улицу.

Pov Tom

Сложно поверить, но весна, наконец, наступила. Деревья уже не выглядели тощими инвалидами, покрывшись молодой листвой, на аккуратных клумбах распускались многочисленные цветы, всех названий которых не помнили, наверное, сами садовники. Птицы не могли опомниться от радости, и начинали орать с утра пораньше, словно боялись, что погода скоро подкинет очередной неприятный сюрприз. Так и случилось: уже несколько дней шли дожди. Несмотря на это, по-прежнему было тепло, и, стоило дождю ненадолго прекратиться, сквозь грязно-серые облака проглядывало солнце, освещая мокрую тусклую зелень безжизненных листьев. А потом ливень начинался снова.
Я продолжал исправно ходить в школу, мне даже удалось подтянуть некоторые предметы: просто нужно было как-то отвлечься, и я не придумал ничего другого, как основательно взяться за учебу. С друзьями я почти не общался, вернее, они со мной. Скорее всего, я сам был виноват: и раньше не отличаясь особенно дружелюбным поведением, в последнее время я начинал психовать из-за какой-нибудь ерунды, и они просто решили, что проще ко мне вообще не лезть, а я не пытался их переубедить.
С Сесилией все было не так просто. Как следует мне врезав, она, видимо, решила, что инцидент полностью исчерпан, и вела себя, как будто ничего не произошло. Я не знал, как на это реагировать: мне было по-прежнему неловко, но я видел, что ее это не особенно волнует, и совесть понемногу успокаивалась. А может быть, мне было просто не до того, чтобы копаться в себе, и я решил пустить все на самотек.
Билл периодически появлялся. Пару раз на физкультуре, когда мы играли в волейбол: он сидел на скамейке, сложив руки в замочек и положив на них подбородок, и внимательно наблюдал за игрой, счастливо улыбаясь, когда нам удавалось заработать очки. В другой раз я заметил его в столовой, он стоял в углу, прислонившись к стене, и смотрел себе под ноги, будто задумавшись. На нем была та же одежда, что и на мне в церкви, уже довольно длинные волосы скрывали его лицо, но я был уверен, что он наблюдает за мной, поэтому старался не показывать вида, что заметил его.
В тот день он проводил меня до дома. Дождь тогда на пару часов прекратился, и я решил пройтись пешком. Билл шел за мной по пятам, отставая шагов на десять, и, стоило мне обернуться, останавливался и в упор смотрел на меня, словно чего-то ждал. В такие моменты он напоминал мне дикого зверька, готового сорваться с места, стоило мне сделать резкое движение. Пару секунд мы стояли и сверлили друг друга взглядами, а потом я просто отворачивался и шел дальше. За несколько метров до дома он исчез, словно растворившись в воздухе.
После этого я стал видеть его все чаще, но так и не решился подойти. Я не боялся, что он сбежит, хотя этого вполне можно было ожидать. Нет, я просто не знал, как себя вести. Я был абсолютно уверен, что Билл не знал, что мы братья. Он вообще ничего о себе не знал. А теперь? Слышал ли он наш с мамой разговор? А если слышал? Как он теперь ко мне относится? Может быть, ненавидит? Или просто дуется из-за Сесси? Мы ведь с ним раньше почти никогда не ссорились, а даже если такое случалось, он всегда первый приходил мириться. Неужели я настолько сильно его обидел?
- Каулитц! Ты меня слушаешь? – поднимаю глаза, и до меня наконец доходит, что я сижу на математике. Герр Шеллер, грузный высокий мужчина, недовольно сопит, протирая очки, чтобы снова водрузить их на нос. В классе жарко, и на его бежевой полосатой рубашке проступают пятна пота.
- Да, конечно, - снова придется строить из себя прилежного ученика. Кто-то толкает меня в бок, я поднимаю глаза и застываю, боясь пошевелиться. Рядом сидит Билл. Совсем близко, мне стоит только протянуть руку, чтобы дотронуться до него. Но он, словно догадавшись о моих намерениях, качает головой, наклоняется и целует меня в висок - не пались. Улыбаюсь про себя, хотя на самом деле хочется прыгать и орать от радости.
Он вернулся.

Pov Avt.

Том вернулся домой, когда уже стемнело. Он надеялся обнаружить Билла в своей комнате, но его ожидания не оправдались, в который раз за вечер. Хотя о Сесилии он уже и думать забыл, его гораздо больше волновало то, куда же исчез его брат. В последнее время Том все чаще обращался к нему именно так, почему-то почти никогда не называя по имени. Сам того не замечая, он постепенно начинал воспринимать Билла как живое существо. Не то чтобы раньше это было не так, но Том никогда не считал его равным себе, скорее, неким «воображаемым другом», который всегда будет рядом, как бы он к нему не относился. И только сейчас он начал понимать, как больно он делал Биллу, сам того не замечая, и тогда все внутри съеживалось от стыда, и очень хотелось попросить прощения, но повода все не было, и Том давил в себе это чувство, клятвенно обещая своей совести, что изменится.
Не раздеваясь, он садится на кровать, которая, противно скрипнув, прогибается под его весом. В который раз вспоминает, что нужно попросить у матери новую, потому что на этой он уже практически не помещается, особенно вместе с Биллом. Задумчиво разглядывает комнату, строит недовольную мину, когда замечает, что мать снова «навела порядок», несмотря на его постоянные просьбы этого не делать. Ее попытки поддерживать чистоту практически каждый раз заканчиваются скандалом, но чисто номинальным, потому что сын прекрасно понимает, что его вопли ее не остановят, и заранее прячет сигареты, которые так ни разу и не открывал.
В коридоре раздаются шаги. Том вздрагивает, вскакивает с кровати, готовый уже броситься навстречу, но, передумав в последний момент, осторожно подходит к двери, стараясь не шуметь, насколько это возможно при его природной неуклюжести. Тихонько приоткрывает дверь, и в комнату проникает бледно-желтый луч света, как будто разрезая ее на две половины. Том резко распахивает дверь, но, как всегда, не вовремя, и вместо приветствий раздается глухой звук удара и звон разбитого стекла.
- Ты что, совсем сдурел? – Том застывает на пороге, словно не может решить, смеяться ему или сваливать подобру-поздорову, пока Гордон не очухался. Отчим сидит на полу, тихо матерясь, чтобы не разбудить мать, и пытается оттереть с бледно-голубой пижамы кофейное пятно.
- Извини, я не хотел, - мальчик начинает осторожно пятиться назад, нельзя сказать, что он испугался, просто так, на всякий случай.
- Ты чего не спишь? – Гордон, наконец, признает, что пятно ему не вывести, как ни три, поэтому, плюнув на это занятие, решает хотя бы повоспитывать пасынка.
- Ничего, - Том быстро захлопывает дверь у него перед носом, прерывая порыв родительских чувств.
- Ну и дети пошли… - Гордон недовольно ворчит себе под нос, но отправляется спать.
Том прислушивается к его удаляющимся шагам, облегченно вздыхает, когда за отчимом закрывается дверь, возмущенно недоумевая, зачем ему понадобилось пить кофе посреди ночи. Некоторое время стоит у двери, размышляя, чем же заняться. Наконец, устав от темноты, подходит к столу и включает небольшую лампу в матовом абажуре. Забирается на подоконник, напрасно пытаясь разглядеть за окном хоть что-нибудь, но в комнате слишком светло, и он видит только свое отражение. Протягивает к нему руку, представляя, что это Билл сидит сейчас там, напротив. Поглаживает стекло, задумчиво накручивая дреды на палец, и невольно улыбается, вспоминая, что у Билла точно такая же привычка. Глаза начинают слипаться, и Том трет их кулаком, невольно прислоняясь лбом к стеклу.
Наконец, смирившись с тем, что всю ночь на подоконнике он просидеть не в состоянии, Том возвращается на кровать. Скидывает кроссовки и ложится, подложив локоть под голову и отчаянно моргая, чтобы не заснуть. Он твердо намерен дождаться брата, но глаза закрываются сами собой, и, несмотря на неудобную позу, парнишка тут же засыпает.
Том бы очень расстроился, если бы узнал, что Билл вошел в комнату буквально через пять минут после того, как он заснул. Подошел к кровати, нежно прикоснулся к его губам. Хотел снять одежду, но Том заворочася, что-то недовольно проворчав, и Билл решил оставить все как есть, только чтобы не разбудить его. Поэтому он просто лег рядом, завернувшись в его широкую толстовку, которой хватило бы и на пятерых, и уткнулся носом в шею. Том перевернулся на бок, крепче прижимая к себе этот теплый комочек счастья, сердце которого билось в унисон с его.

Pov Tom.

Просыпаюсь от какого-то странного стука, как будто огромный маятник раскачивается туда-сюда. Накрываюсь пледом с головой, но толку от этого мало, поэтому я закрываю уши руками и зачем-то еще крепче зажмуриваю глаза, как будто это может помочь. Стук становится все громче, поэтому мне все-таки приходится выбраться из моего убежища и посмотреть, что происходит. Яркий свет бьет по глазам, которые тут же начинают слезиться, и очертания комнаты расплываются, но я все-таки могу разглядеть Билла, качающегося на стуле. Он сильно отталкивается ногами, и стул встает на задние ножки, только чудом не заваливаясь назад, а потом с громким стуком приземляется обратно. Почувствовав, что я вылез из-под пледа, он перестает издеваться над моими бедными ушами и разворачивается ко мне лицом, обхватив голыми ногами сиденье и упершись локтями в спинку стула. Из одежды на нем только трусы и моя футболка, которая смотрится, скорее, как платье. В комнате довольно прохладно, и его ноги покрылись гусиной кожей, хотя на лице играет яркий румянец.
- Доброе утро! Ты уже проснулся? – как будто сам не видит. Я ведь прекрасно знаю, что он это специально устроил.
- Какого хрена ты делаешь?
- Мне было скучно! – делает невинное лицо. Ненавижу гада!
Отворачиваюсь к стене. Если у меня не получится поспать, то можно хотя бы сделать вид, пусть не думает, что я буду его развлекать. Но он не собирается так просто сдаваться.
- Ну, Том! – шлепанье босых ног по полу, и он ложится на меня верхом. Закрываю глаза. В ответ он хватает меня зубами за дредину и довольно ощутимо дергает. Ойкаю и переворачиваюсь на спину, он оказывается снизу, обвивается вокруг меня всеми конечностями и заливисто смеется.
- Билл, отстань! – он на секунду замирает, и мне удается вывернуться из его объятий и вскочить на ноги. Он не двигается, и я понимаю, что именно этого он и добивался.
Очень хочется на него наорать, но я пересиливаю себя и иду в ванную. Он появляется там, как только я заканчиваю чистить зубы. С абсолютно невозмутимым лицом подходит к душевой кабинке, включает воду и направляет струю прямо на меня.
- Совсем сдурел? – мой крик, наверное, было слышно на весь дом.
- Тебе надо помыться. Ты воняешь!
Как ни прискорбно, но он прав, к тому же я все равно уже мокрый. Поэтому мне ничего не остается, как раздеться и залезть в душ. Он садится на крышку унитаза и внимательно меня разглядывает, благо, что стеклянная стенка совершенно этому не препятствует, и мне внезапно становится неловко.
- Может, ты выйдешь? – не отвечает, вообще никак не реагирует, только часто облизывает губы, не отводя взгляда.
- Черт! – вылезаю из душа, кое-как прикрываясь рукой, хватаю его за локоть и выталкиваю из ванной. Он еле передвигает ногами, но не сопротивляется. Закрываюсь на защелку. Ноги трясутся, может, оттого, что плитка не полу невозможно холодная, а, может, от чего-то еще. Упираюсь руками в дверь, чтобы не упасть, невольно бросаю взгляд в зеркало и не узнаю себя: дрожащие руки, горящее лицо и совершенно ненормальный взгляд.
Что же ты со мной делаешь, Билл?

Мама приходит ко мне сама, примерно через час после того, как за полицейским закрывается дверь. Тихонько стучится, словно не решаясь войти. Садится на краешек кровати, глядя мне прямо в глаза, периодически все-таки посматривая с опаской в сторону Билла, как будто она его видит, но старается этого не показывать. Берет меня за руку и долго молчит, тяжело вздыхая, но так и не решаясь заговорить. Наконец, мое терпение кончается, и я, вскочив на ноги, принимаюсь бегать по комнате, совсем как она, там, в гостиной.
- Том, сядь, пожалуйста, - она протягивает мне руку, и я сажусь обратно. Билл пристраивается сзади, положив подбородок мне на плечо. Мама закрывает глаза, словно собираясь с силами, и, несмотря на дрожащие руки, совершенно спокойным голосом произносит:
- Сесилия умерла.